Главная »
1...
2...
3...
4...
5...
6...
7...
8...
9...
10...
11...
12
Посмотрим теперь на твои доводы!
Ты полагаешь, что даже если правда, что Бог в соответствии со своей природой пребывает в подземных ходах навозных жуков или даже вовсе в клоаке не менее, чем на небе, то неразумно рассуждать об этом перед всеми. Ты сам осмеливаешься так говорить, но порицаешь софистов, когда они болтают об этом.
Во-первых, кто болтает, тот пусть и болтает, у нас здесь речь идет не о человеческом деле, а о праве и о законе. Не о том, как мы живем, а о том, как следует жить. Кто из нас живет и поступает всегда правильно? За это не осуждаются закон и учение, скорее, они нас осуждают.
Но ты очень гонишься за всем посторонним и валишь все в одну кучу, по-тому что тебе не нравится вот это место о промысле Божием, которое ты никак не можешь одолеть и только пытаешься утомить читателя своим пустым много-словием. Ну да ладно, вернемся к делу!
Что же относится к тому, о чем ты полагаешь ненужным говорить открыто? Числишь ли ты среди этого вопрос о свободе воли? Если да, то все, что я го-ворил выше о необходимости учить тому, что есть свободная воля, обратится против тебя. И потом — почему ты сам не следуешь за своими собственными словами и не отказываешься от своей Диатрибы? Если ты сам, рассуждая о сво-боде воли, поступаешь хорошо, то почему ты порицаешь других? Если это пло-хо, то почему ты так делаешь? Если же ты не числишь вопрос о свободе воли среди этих вопросов, ты снова уклоняешься от предмета спора и, подобно сло-воохотливому оратору, неуместно толкуешь о посторонних вещах.
Однако этот пример ты толкуешь неверно, говоря, что излишне перед все-ми обсуждать, действительно ли Бог обитает в подземных ходах и в клоаке. Ты думаешь, что Бог очень похож на человека. Я же полагаю, что существуют та-кие легковесные проповедники, которые не от какого-нибудь благоговения или благочестия, а от тщеславия, от стремления сказать что-либо новое или же просто от неумения молчать с превеликой легкостью мелют всякую чушь. Такие, однако, не нравятся ни Богу, ни людям, даже если они говорят, что Бог оби-тает на седьмом небе. Серьезные, благочестивые проповедники наставляют про-стыми, чистыми, разумными словами, говорят об этом перед всеми без вреда, а наоборот, с превеликой пользой.
Разве не должны мы все учить, что Сын Божий был в утробе Девы и родил-ся из ее чрева? А сильно ли отличается человеческое чрево от какого-нибудь другого грязного места? И сможет ли кто-нибудь описать его без скверных и плохих слов? Однако мы заслуженно осуждаем такие описания, потому что суще-ствует множество чистых слов, таких, которые надлежит произносить с уваже-нием и почтением.
Более того, само тело Христово было таким же человеческим, как и у нас. А есть ли что-нибудь гнуснее? Разве по этой причине мы не станем гово-рить, что Бог в нем обитал телесно, как это сказал Павел?94 Есть ли что-нибудь гаже смерти? Что-нибудь более отталкивающее, чем преисподняя? А пророк радуется, что Господь пребывал с ним и в смерти и в преисподней95.
Значит, благочестивый человек не боится услышать о том, что Бог пребы-вает и в смерти и в преисподней, а ведь и то и другое гораздо страшнее и гаже, чем подземные ходы и клоака. Тем более что Писание свидетельствует, что Бог повсюду и наполняет все. Христианин не только говорит, что Бог при-сутствует в этих местах, но обязан учить этому и знать, что Он там. А то ведь если схватит меня тиран и бросит в темницу или же в клоаку, как это случалось со многими святыми, то мне нельзя будет ни признать Бога, ни по-верить, что Он со мной, пока я не окажусь в каком-нибудь красивом храме.
Если, как ты нас учил, над Богом следует вот так потешаться и если ты против того, что Он существует повсюду, то ты не дозволишь нам оставить Его и на небе, потому что и небеса небес не принимают Его и они не достойны Его. Однако, как я уже говорил, ты, по своему обыкновению, так сильно опол-чаешься против нашего дела, так чернишь его и ненавидишь, потому что понял, что оно для тебя неодолимо и непобедимо.
Другой пример о том, что богов три. Я считаю ненужным об этом учить, потому что это вводит в соблазн и потому что этому не учит Писание, а об этом говорят софисты, и они придумали новую диалектику (nova Dialectica). Но какое это имеет отношение к нам?
Остается еще то, что ты говоришь об исповеди и об оправдании. Удиви-тельно, с какой тонкой рассудительностью ты ведешь спор и повсюду, по сво-ему обыкновению, ты так осторожен, будто ступаешь по раскаленным угольям, только бы не показалось, что ты прямо осуждаешь наше учение, и — это для тебя, разумеется, гораздо опасней — только бы не подумали, что ты против тирании папистов. Поэтому, оставив в стороне и Бога и совесть (какое Эразму дело до того, чего Бог здесь хочет и что важно для совести), ты сам прова-ливаешься во тьму кромешную, а обвиняешь простой народ, говоря, что пропо-ведь свободы исповеди и покаяния (satisfactio)96 он по злобе своей толкует как свободу плоти. Насколько же, говоришь ты, укротит его необходимость ис-поведи! Прекрасное рассуждение! Вот это и значит обучать теологии? Связать земными законами души, не связанные Богом, и умертвить их, как говорит об этом Иезекииль?97 Но, согласившись с такой мыслью, нам надлежит принять всю тиранию папских законов; тоже спасительную и полезную, потому что эти зако-ны сдерживают злонамеренную толпу. Мне не хочется нападать здесь на это так, как следовало бы. Скажу кратко.
Хороший теолог учит так: толпу, когда она совершает зло, следует укро-щать извне силой меча — как учит об этом Павел в Послании к римлянам, глава тринадцатая98. Однако совесть не следует запутывать ложными законами, дабы люди не терзались грехами, если по воле Божией в этом нет греха. Потому что на совесть могут действовать заповеди одного только Бога. А эту самую пап-скую тиранию, которая стоит между Богом и светскими властями, которая об-манным путем устрашает и умерщвляет души изнутри и попусту изнуряет тело извне, надо полностью устранить. Потому что если к исповеди и к другим обя-занностям она принуждает извне, то душу при этом ничто не сдерживает и она все более ожесточается ненавистью против Бога и людей. Напрасно тирания ис-тязает тело извне и создает настоящих лицедеев. Получается, что тираны, у которых такие законы, — настоящие хищные волки, воры и растлители душ99. А ты, добрый наш наставник, снова нам их рекомендуешь — значит, ты и есть по-борник жесточайшего умерщвления душ и твоя цель — наполнить мир лицедеями, богохульниками, людьми, которые презирают Бога в сердце своем, и извне удерживать и усмирять их. Будто больше и нет никакого другого способа сдер-жать их; такого, который не творит лицедеев и не наносит ущерба совести, как я уже об этом сказал.
Ты приводишь здесь сравнения, тебе кажется, что они чего-то стоят и очень сюда подходят. Ты думаешь, что на свете есть недуги, которые легче претерпеть, чем от них избавиться, например проказа и тому подобное. Ты также приводишь пример того, как Павел делает различие между позволительным и полезным100. Ты говоришь, что позволительно говорить истину, но не всяко-му, не в любое время, не при всех обстоятельствах это будет полезно. Какой речистый оратор! Но ты ничего не смыслишь в том, что говоришь.
И главное, ты излагаешь дело так, будто у нас с тобой спор из-за денег или из-за какого-нибудь пустяка, утрата которого гораздо менее существенна, чем сохранение внешнего покоя. И человека не должно тревожить, победит он, выиграет или проиграет, и нет надобности из-за этого будоражить мир. Ты вы-сказался ясно, что эти самые покой и безмятежность плоти тебе кажутся го-раздо важнее, чем вера, чем совесть, спасение, чем слово Божие, слава Хри-стова, чем сам Бог. Потому-то я и говорю тебе и прошу, чтобы ты всячески постарался уразуметь, что это дело для меня серьезно, необходимо и вечно; что его надлежит утверждать и защищать, стоя за него насмерть, даже если для этого потребуется не только ввергнуть весь мир в распри и мятежи, но обратить его в хаос, в ничто. Если ты себе этого не представляешь и не по-нимаешь этого, то делай свое дело и дозволь это представлять и понимать тем, кому Бог даровал такую возможность.
Ведь, благодарение Господу, я не настолько туп и неразумен, чтобы вес-ти это дело из-за денег, которых у меня нет, и не надо мне их, или из-за славы, которой, если и захотел бы, все равно не смог бы достигнуть во враждебном мне мире, не из-за жизни плотской, в которой ни одной минуты не могу быть уверен, а веду я его давно с таким рвением, с такой настойчивостью, которую ты зовешь упрямством, несмотря на все опасности, несмотря на все козни, короче говоря, несмотря на всю ярость человеческую и дьявольскую, — и хотел бы долго его вести и выиграть.
Ты думаешь, что только у тебя есть сердце, которое тревожит эта смута? Мы тоже не каменные, тоже не из марпесского мрамора101 вытесаны. Но если не может быть по-иному, то нам лучше, чтобы раздавила нас смута временная и мы радовались бы благодати Божией, слову Божию, проповедуя дух неколебимый и нерушимый, чем чтобы истоптала нас смута вечная, гнев Божий и мы погибли бы в невыносимых мучениях. Дал бы Христос, чтобы твой дух не был таким; я это-го хочу и на это надеюсь. Слова твои звучат, во всяком случае, так, будто ты заодно с Эпикуром полагаешь, что и слово Божие, и жизнь будущая — все это басни. Своим советом ты хочешь, чтобы из-за пап да князей, из-за этого пресловутого спокойствия мы отреклись и предали вернейшее слово Божие; тем самым мы отреклись бы от Бога, от веры, от спасения, от всего христианства. Насколько же вернее наставляет нас Христос, говоря, чтобы мы лучше презрели весь мир102.
Но ты говоришь все это, потому что не читаешь или не видишь, что тако-ва всегдашняя судьба слова Божиего — быть причиной смятения в мире. Это открыто утверждал Христос: «Не мир пришел Я, — говорит Он, — принести, но меч»103. И у Луки: «Огонь пришел Я низвесть на землю»104. И Павел во Втором Послании к коринфянам, глава шестая, говорил: «В мятежах...»105 и т. д. И пророк во втором псалме тоже ясно свидетельствует, уверяя: «...мятутся на-роды. . .племена ропщут... восстанут цари, князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его»106. Он как бы говорит: мнение толпы, величие, богатство, сила, мудрость, справедливость — все, что чтут в мире, все противостоит слову Божиему. Загляни в Деяния апостолов! Что произошло в мире от одного только слова Павла (о других апостолах я умолчу), когда он взволновал и язычников и иудеев, когда сами враги сказали, что он возмущает весь мир107. При Илие смущалось царство Израиля; как сокрушался царь Ахав!108 А сколько возмущений происходило от других пророков?! Когда всех их убивали или же побивали камнями! Когда Израиль был в плену Ассирийском и когда Иу-дея была в плену Вавилонском, тогда, - что ли, было спокойствие? Мир и его бог не могут и не желают терпеть слово Бога истинного. Бог же истинный не желает и не может молчать. Что иное может произойти от этих двух воюющих богов, как не смятение во всем мире?
Хотеть утихомирить все эти смятения — все равно, что хотеть изгнать слово Божие, помешать Ему. Потому что всякий раз, когда слово Божие прихо-дит, оно приходит, чтобы изменить и обновить мир. Даже языческие писатели свидетельствуют, что перемены не могут явиться без волнения, возмущения и даже пролития крови. Христианам же подобает ожидать этого и терпеть с го-товностью, как об этом говорит Христос: «Когда вы услышите о войнах и о призывах к войне, не ужасайтесь, ибо надлежит этому быть сначала: но это еще не конец»109 И, если бы я не видал этих возмущений, то не говорил бы, что в мире есть слово Божие. Теперь же, когда я вижу его, то радуюсь душой и спокоен, так как совершенно уверен, что царство папы и его приспешников разрушится, ибо на них устремилось слово Божие, которое ныне грядет.
Я прекрасно вижу, мой Эразм, что ты во многих своих книгах сетуешь на эти возмущения, сожалеешь об утраченном мире и согласии. Поэтому ты от чис-того сердца пытаешься исцелять (в это я полностью верю), но эту подагру только смешат твои попытки избавиться от нее. Ведь таким образом ты плывешь против течения, тушишь пожар соломой. Перестань ты сетовать, перестань ис-целять; возмущение это началось и происходит по воле Божией, оно не прекра-тится до той поры, покуда все противники слова не будут втоптаны в грязь уличную110. Однако мне очень горестно, что тебе, такому прекрасному теологу, приходится напоминать об этом, словно школяру какому-нибудь, в то время как ты сам обязан напоминать об этом другим.
Это же касается и твоего прекрасного изречения о том, что некоторые недуги — это меньшее зло и его стерпеть легче, чем отвратить. Это сказано неудачно. Тебе надо было сказать, что переносимые недуги и меньшее зло — это возмущения, волнения, бунты, восстания, разъединения, распри, войны и прочее, что сотрясает мир и ссорит людей из-за слова Божиего. Я сказал, что это меньшее зло, его легче перенести (потому что оно временное), чем заста-релые дурные нравы, которые всенепременнейшим образом погубят все души, ес-ли только не изменит их слово Божие. Если же мы отвергнем слово Божие, то отвергнем вечное благо, Бога, Христа и Дух Святой. Насколько же лучше, од-нако, потерять мир, чем Бога — Создателя мира, который в состоянии сотво-рить заново неисчислимые миры, а сам лучше бесконечного множества миров. Какое может быть сравнение между временным и вечным? Лучше перенести прока-зу временных бед, чем, умертвив все души, прокляв их навеки, убив их и пре-дав, успокоить мир и исцелить его от этих возмущений. Потому что одну душу нельзя искупить ценой всего мира111. Сравнения твои и притчи очень хороши и замечательны, однако когда ты касаешься дел священных, то рассуждаешь че-ресчур уж по-ребячески и превратно, потому что ты ползаешь по земле и не помышляешь ни о чем, что выше человеческой головы. А ведь то, что совершает Бог, — это не ребячество, не светское и не человеческое дело, а божествен-ное, выходящее за пределы человеческого разума. Будто бы ты не видишь, что возмущения и разлад происходят в мире Божиим велением, и страшишься, как бы Бог не обрушил небеса. Я же — благодарение Богу! — вижу хорошо, вижу и дру-гие, гораздо большие потрясения, которые еще только грядут; по сравнению с ними эти — только слабое дуновение ветра, только легкое журчание воды.
Но ты либо лжешь, либо не знаешь, что учение о свободе исповеди и по-каяния — это слово Божие. Тогда иное дело. Мы же знаем, и, более того, мы уверены, что это — слово Божие, которое утверждает христианскую свободу, и мы не позволим втянуть нас в соответствии с человеческими обычаями и зако-нами в рабство. Об этом мы много говорили в другом месте, и если ты хочешь это узнать, то мы готовы с тобой потолковать и даже вступить врукопашную. Об этом написано немало наших книг112.
Если бы с помощью слова Божиего можно было достигнуть вечного спасения и спокойствия мира без возмущения, то и папские законы следовало бы любовно сохранять и подчиняться им. Выше я сказал, что этого быть не может. Князь мира не дозволяет, чтобы папа со своими епископами исполняли законы по доб-рой воле, а надеется поймать совесть и связать ее. Истинный Бог не может этого вытерпеть. Между словом Божиим и человеческими установлениями сущест-вует непримиримое разногласие; они восстают друг на друга так же, как Бог и сатана восстают друг на друга, и один разрушает дела и низвергает учение другого, подобно двум царям, которые опустошают владения друг друга. Хри-стос сказал: «Кто не со Мной, тот против Меня»113.
Если же надо было бы опасаться, что многие люди, склонные ко всяким гнусностям, употребят эту свободу во зло, то это зло следовало бы считать теми самыми возмущениями, как если бы оно было частью той самой проказы, которую надлежит терпеть, частью зла, которое надлежит сносить. И не стоит придавать этой свободе столь большое значение, чтобы устранять слово Божие, испугавшись, как бы люди не употребили ее во зло.
Если не смогут спастись все, то спасутся хотя бы те, ради которых при-шло слово Божие. Их любовь пламеннее, их согласие более свято. Ведь каких только зол не натворили нечестивые люди, когда и не было еще у них никакого Слова? А что они сделали доброго? Не всегда ли было так, что мир погрязал в войне, обмане, насилии, раздоре и всяческих преступлениях? Если лучшего из людей пророк Михей сравнивал с терном114, то как, ты думаешь, он назвал бы прочих?
Теперь же с приходом Евангелия его начинают обвинять в том, что мир зол, между тем как добро Евангелия яснее показывает, сколь зол был мир, ко-гда он пребывал без Евангелия в собственной своей тьме. Так неучи станут обвинять науки, потому что с расцветом наук явным становится их невежество. Такова наша благодарность Слову жизни и спасения. И мы думаем, сколь же ве-лик был страх иудейский, когда Евангелие освобождало всех от закона Моисея! Не казалось ли тогда, что дурные люди получают слишком большую свободу? Не отреклись же из-за этого от Евангелия, нечестивых оставили, а благочестивым сказали, что свобода не должна давать повода для угождения плоти!115
Не имеет цены и та часть твоего совета или же исцеления, в которой ты говоришь: «Конечно, позволительно говорить истину, но полезно это не всяко-му, не в любое время, не любым образом». И уж совсем неудачно ты приводишь слова Павла, когда он говорит: «Все мне позволительно, но не все полезно»116 Ведь у Павла там речь идет не об учении и не об истине, которой следует учить, как ты толкуешь его слова и переворачиваешь их на свой лад. Павел как раз хочет, чтобы истину говорили повсюду, в любое время, любым образом, он даже радуется, что Христа проповедуют даже по зависти и любопрению117. Это подтверждают его собственные слова, что, как бы ни проповедовали Хри-ста, его это радует118. Павел говорит о смысле и необходимости учения, о тех, которые славят христианскую свободу и добиваются своего, не обращая внимания на соблазн и негодование слабых людей. Истину и учение надлежит проповедовать всегда открыто, стойко, никогда ничего не утаивая, ничего не приукрашивая, потому что нет в них никакого соблазна. Потому что это — жезл правоты119.
Но кто наделил тебя властью, кто дал тебе право говорить о месте, лич-ностях, времени, приличествующих христианскому учению, тогда как Христос желал, чтобы оно совершенно свободно распространялось и царствовало в ми-ре?120 Потому что Павел сказал: «Для слова Божиего нет уз»121. А Эразм нало-жит эти узы? Бог не сказал нам такого слова, для которого существовало бы различие места, личности, времени, потому что Христос говорит: «...идите, научите весь мир...»122 Он не сказал: «Туда идите, а вон туда не идите», как советует это делать Эразм. А также Он сказал: «Научите Евангелию всякое творение», а не говорил: «Одних научите, а других нет». В общем, наставляя нас в слове Божием, ты предписываешь нам быть лицеприятными, местоприятны-ми, времяприятными, способоприятными (prosopolepsia, topolepsia, tropo-lepsia, chaerolepsia), хотя великая сила слова в том-то и состоит, что сло-во Божие нелицеприятно; как это говорит Павел: «Бог не взирает на лица»123. Вот видишь опять, сколь опрометчиво ты ополчаешься на слово Божие, кажется, будто ты гораздо более предпочитаешь ему свои помыслы и планы.
Если же мы тебя попросим назвать нам время, лица и способы для высказывания истины, как ты их определишь? Скорее наступит конец света, чем ты установишь хотя бы одно-единственное правило124. А куда до той поры денется долг научения? Что в это время будет с душами, которые следует наставлять? И как ты сможешь это делать, если ты не имеешь понятия ни о людях, ни о времени, ни о способе? А если бы ты даже и прекрасно это понимал, сердца человеческого ты все равно не понял бы. Допустим, ты как раз понимаешь способ, время, лица и то, что истину надо возвещать так, чтобы папа не разгневался, чтобы кесарь не рассердился, чтобы не разволновались епископы да князья, чтобы не произошло в мире смут и возмущений, чтобы люди не оскорбились и не стали хуже, чем они есть. Что это за совет — ты уже увидел. Но тебе угодно упражняться в бесполезной риторике, лишь бы что-нибудь говорить.
Как же мы, жалкие люди, должны славить Бога, которому ведомы сердца всех людей и Он предписывает и способы, и лица, и время, чтобы возвещать истину! Ведь Он сам ведает, когда, что, как и кому надлежит говорить. Ныне Он предписал, чтобы его Евангелие, необходимое для всех, проповедовали не в каком-нибудь месте и не в какое-то время, а всем, в любое время, в любом месте. Выше я уже доказал, что то, о чем говорит Писание, сказано для всех, что это необходимо и спасительно знать всем, как ты и сам утверждал это в своей книге «Параклеса»125 с большим смыслом, чем делаешь это сейчас.
Те же, которые вроде папы с его приспешниками не желают спасения душ, пусть считают своим делом преграждать путь слову Божиему, отвращать людей от царства небесного, дабы и самим туда не войти и других не допустить126. И ты, Эразм, этим своим гибельным советом помогаешь их беснованию127.
Столь же благоразумен ты и потом, когда далее советуешь, будто не сле-дует открыто говорить о чем-нибудь, если на Соборе что-то было установлено неверно, дабы не давать этим повода для пренебрежения авторитетом отцов церкви. Вот именно это и хотел услышать от тебя папа; это для него прият-нее, чем слова Евангелия. Велика же будет его неблагодарность, если он не наградит тебя за это ни кардинальской шапкой, ни доходами. Но что, Эразм, станут тем временем делать души, погубленные и скованные этим вот вредным решением? Тебя это не касается? Ведь ты всегда думаешь — или утверждаешь, будто думаешь, — что человеческие установления можно сохранить в безопасно-сти наряду с чистотой слова Божиего. Если была бы возможность, я с радостью согласился бы с этим твоим суждением. Если ты не знаешь, то я снова тебе говорю: человеческие установления не должны сохраняться наряду со словом Божиим. Ведь они связывают совесть, а слово Божие ее освобождает; они враж-дебны друг другу, как огонь и вода; они бы сохранились, если были бы сво-бодны, т. е. не связаны, однако этого не хочет и не может хотеть папа, еже-ли он не хочет погибели и конца своего царства, которое только и держится тем, что совесть опутана оковами; Евангелие же утверждает, что совесть сво-бодна. Поэтому нечего обращать внимания на авторитет отцов и многие ошибоч-ные установления — таковым является все, за исключением слова Божиего; это следует разрушить и отбросить — ведь Христос стоит выше авторитета отцов. В общем, если ты так думаешь о слове Божием, то мысли твои нечестивы, если же ты имеешь в виду другое, то нас твое многословное рассуждение не касается. Мы рассуждаем о слове Божием.
В последней части твоего предисловия, всерьез отпугивая нас от такого рода учения, ты полагаешь, что почти одержал победу. Что может быть беспо-лезнее, говоришь ты, чем объявлять всему свету такую бессмыслицу, будто все, что нами делается, мы делаем не по своей собственной воле, а по чистой необходимости? И приводишь это место из Августина о том, что Бог творит в нас добро и зло, что Он вознаграждает в нас свои добрые дела и карает в нас свои злые дела128. Ты здесь щедр в оплате или же, вернее, в требовании опла-ты по счету. Какой великий простор для нечестия, говоришь ты, откроют эти слова смертным, если они станут им известны. Какой злодей станет тогда исправлять свою жизнь? Кто поверит в то, что Бог его любит? Кто станет бо-роться со своей плотью? Меня удивляет, что в столь великой запальчивости и страсти ты не позабыл еще о предмете спора и не сказал: где же тогда будет свободная воля? Мой Эразм, я снова тебе говорю: если ты сам полагаешь, что эта бессмыслица выдумана людьми, то о чем ты споришь? Чего кипятишься? Про-тив кого выступаешь? Есть ли сейчас на свете кто-нибудь, кто ополчался бы против человеческих учений более пылко, чем Лютер? Значит, твое предостережение нас не касается. Если же ты думаешь, что эти самые парадоксы — это слова Божии, то где твой ум? Где стыд? Я уж не говорю, где твоя прославленная Эразмова умеренность, но где робость и подобающий страх Божий? Когда ты говоришь, что нет ничего более бесполезного, то можно ли так говорить о слове Божием? Конечно, твой Творец узнает от тебя, своего творения, что полезно Ему говорить, а что бесполезно; глупый, неразумный Бог, конечно же, до сих пор не знал, чему Он должен учить, пока ты, его наставник, не предписал Ему меры его разумения и повелений, будто пока ты Его не умудрил, Он сам не знал, что это приведет к тому парадоксу, который ты открыл.
Итак, если Бог пожелал, чтобы все это было открыто сказано во всеуслы-шание и чтобы не думали, к чему это поведет, то кто ты такой, чтобы запре-щать это? Апостол Павел в Послании к римлянам не в углу каком-нибудь, а всенародно, всему миру, открыто, свободнейшим образом сказал это же самое даже более жестоко: «Кого хочет — ожесточает»129. И еще: «...Бог, желая показать гнев Свой...»130 и т. д. Что может быть жестче того слова Христова (но только лишь для плоти): «...много званых, мало избранных»?131 И опять: «Я знаю, которых избрал»132. Конечно, все это, по-твоему, таково, что нет ничего бесполезнее разговоров об этом, ибо ясно, что нечестивых людей это повергнет в отчаяние, вызовет у них ненависть и богохульство.
Здесь, я вижу, ты считаешь, что истинность и полезность Писания надо обсуждать и расценивать в соответствии с разумением людей, в том числе и нечестивых; и то, что им пришлось по нраву, или то, что им показалось при-емлемым, то и есть истинно, то и есть спасительно. А то, что против них, то, конечно, бесполезно, лживо и пагубно. Чего ты добиваешься этим своим советом, кроме того, что слова Божии должны зависеть, жить или погибать по воле и желанию людей? Однако Писание говорит обратное: все живет и погибает по воле и желанию Божиему и, наконец, молчит вся земля перед лицом Его133. Речи, подобные твоим, должен был бы говорить тот, кто полагает, что Бог жи-вой, — это какой-то легкодумный и глупый пустозвон, выступающий с трибуны, и -его слова можно истолковывать как хочешь, как кому это будет угодно, принимать их или отвергать, смотря по тому, как эти слова действуют, как они влияют на нечестивых людей.
Только здесь ты, мой Эразм, выдаешь, сколь искренне ты прежде всем сердцем советовал благоговейно чтить величие божественных суждений. Потому что когда дело шло о наставлениях Писания, то не надо было почитать тайное и скрытое, потому что ничего такого там и не было, ты своими благочестивыми словами грозил нам Корикийской пещерой, чтобы мы из любопытства не вторга-лись во все это. Ты отпугивал нас от чтения чуть ли не всего Писания, между тем как Христос134 и апостолы требуют и зовут нас читать его, да и ты сам — только в других книгах — делаешь это135. Здесь же, когда дело коснулось не догматов Писания — и не одной только Корикийской пещеры, — когда дело дошло до чтимой выше всего тайны божественного величия, а именно до загадки, по-чему Бог поступает так, как сказано в Писании, здесь ты срываешься, руша все преграды, и только что не богохульствуешь. Какого только недовольства не выказываешь ты по поводу того, что Бог не раскрывает нам смысла и наме-рения своих решений! Отчего бы тебе и здесь не предположить темноты и неяс-ности слов? Почему бы тебе самому не удержаться здесь от расследований и не остеречь других, чтобы не раскрывали они того, что Бог пожелал от нас скрыть и не преподал нам в Писании? Здесь следовало бы молчаливо приложить палец к устам и чтить то, что от нас скрыто, почитать тайные решения боже-ственного величия и восклицать вместе с Павлом: «О человек, кто ты, что споришь с Богом?»136
Ты говоришь, кто станет стремиться исправить свою жизнь? Я отвечаю: ни один человек. Ибо никто и не сможет. Потому что Богу нет никакого дела до этих самых твоих «исправителей», лишенных духа, ибо они лицедеи. Избранные же и благочестивые исправятся через Дух Святой, а прочие погибнут неисправ-ленные. Ведь и Августин не говорит, что ни у кого не будут или, наоборот, что у всех добрые дела будут вознаграждены, а говорит, что некоторые будут вознаграждены, значит, все-таки будут такие, которые исправят свою жизнь137.
Ты говоришь, кто уверует, что Бог его любит? Я отвечаю: ни один чело-век не уверует и не может в это уверовать. Однако избранные уверуют. Прочие же не уверуют и погибнут, возмущаясь и богохульствуя, вроде того, как ты это здесь делаешь. Но будут и такие, которые уверуют.
Что же до того, что эти учения дадут простор для нечестия, — пусть! Нечестивцы и есть та самая проказа, о которой шла речь выше, то зло, кото-рое необходимо претерпеть. Тем не менее в это же время для избранных и благочестивых раскрываются врата праведности, пути небесные, стезя Божия. Если же, следуя твоему совету, мы отступим от этих догматов и утаим от людей слово Божие, чтобы всякий, обманутый ложной верой в спасение, не выучился бы страху Божиему и смирению, дабы потом через страх прийти, наконец, к любви и благодати, уж тогда-то мы наглухо заградим этот неугодный тебе путь, а взамен него откроем и для нас самих, и для всех не то что врата какие-нибудь, а пропасть и бездну! И не только для нечестия, но для всех глубин ада. Так мы и сами не взойдем на небеса и преградим дорогу другим, входящим туда138.
Какая же польза или надобность, говоришь ты, объявлять это всем, раз видно, что от этого происходит столько зла. Я отвечаю: достаточно было ска-зать, что Бог пожелал возвестить об этом.
Мы не смеем доискиваться до смысла божественного желания. Надо просто молиться, воздавать Ему славу, ибо один только Он праведен, мудр и справед-лив ко всякому. Он не может делать что-либо глупо или случайно, даже если мы об этом думаем по-иному.
Благочестивым людям такого ответа достаточно. Для полноты, однако, можно еще прибавить: проповедовать это следует по двум причинам. Первая — смирение нашей гордыни и признание благодати Божией; вторая причина — сама наша христианская вера.
Во-первых, Бог доподлинно обещал свою благодать смиренным139, т. е. тем, кто поверил в свою погибель и отчаялся в себе. Однако человек не может полностью смириться до той поры, пока он не знает, что его спасение нис-колько не зависит от его собственных усилий, стремлений, воли или деяния, а целиком зависит от воли, усилия, желания и деяния другого, а именно от од-ного лишь Бога. Ибо, коль скоро человек убежден, что он хоть что-нибудь мо-жет сделать для своего спасения, он пребывает в самоуверенности и не отчаивается в себе полностью, не смиряется перед Богом, но воображает, что существует какое-то место, время, доброе дело, и надеется или, по крайней мере, желает с их помощью обрести спасение. Тот же, который действительно нисколько не сомневается в своей полной зависимости от воли Божией, кто полностью отчаялся в себе, тот ничего не выбирает, но ждет, как поступит Господь. Он ближе всего к благодати, к тому, чтобы спастись. Значит, это надлежит говорить только для избранных, дабы, смирившись, став ничем, они обрели спасение. Прочие восстают против такого смирения, более того, они осуждают проповедь отчаяния, они хотят, чтобы им осталось хоть что-нибудь, что они в состоянии сделать сами. Втайне это гордецы и враги благодати Божией. Вот это, говорю я, одна причина, чтобы благочестивые, смирившись, вняли обетованию благодати, воззвали к ней и обрели ее.
Вторая причина заключается в том, что вера касается вещей невидимых140. Поэтому для веры надо, чтобы все, во что верят, было невидимым. И невозмож-но скрыть что-нибудь глубже, чем представить это под видом противоположного предмета, чувства, дела. Так, Бог, когда оживляет, делает это, убивая; ко-гда оправдывает — обвиняет нас; когда возводит на небеса — низвергает в преисподнюю.
Как сказано в Писании: «Господь умерщвляет и оживляет, низводит в пре-исподнюю и возводит»141. Это в Первой книге Царств, глава вторая; здесь не место говорить об этом пространнее. Кто читал наши книги, тем прекрасно все это известно. Вечную милость свою и милосердие Он скрывает под видом вечно-го гнева, справедливость — под видом несправедливости. Это высшая степень веры полагать, что Он милостив, когда Он спасает столь немногих и столь многих осуждает, полагать, что Он справедлив, когда Он по своей собственной воле делает нас неизбежно достойными осуждения, дабы казалось, как замечает Эразм, что Его радуют муки несчастных и что Он более достоин ненависти, чем любви.
Если бы я мог хоть каким-нибудь образом уразуметь, как это Бог мило-сердный и справедливый являет нам столько гнева и несправедливости, то не было бы нужды в вере. Ныне, когда понять этого нельзя, как раз есть место для обучения вере, и это следует проповедовать и возвещать. А именно то что когда Бог убивает, то смертью Он учит вере в жизнь.
Для введения теперь этого хватит.
Это более верный совет обсуждающим парадоксы, чем твой, когда ты при помощи умолчания и сдержанности желаешь содействовать нечестивости — чем, однако, ты ничего не достигаешь. Ибо если ты думаешь или предполагаешь, что парадоксы действительно существуют, — это понятно, потому что это немало-важные парадоксы, — то, зная, сколь ненасытно желание смертных обшаривать все тайны тем усерднее, чем больше мы хотим их скрыть, этим своим предосте-режением ты добьешься того, что теперь, раззадоренные твоим рвением, все, конечно, еще больше захотят узнать, есть ли в действительности эти парадок-сы. Ни у кого из нас до сих пор не было случая говорить об этом открыто, как у тебя в этом твоем благочестивом и пылком предостережении.
Если ты хотел осуществить свое желание, то поступил бы гораздо разум-нее, если бы вообще промолчал о том, что этих парадоксов следует опасаться. Но, после того как ты не отрицаешь, что они действительно существуют, дело сделано. Их уже нельзя скрыть, сомнение в истинности побудит теперь всех к исследованиям. Поэтому или же ты скажи, что их нет, или, если хочешь, чтобы другие молчали, надо было бы и самому молчать.
Дабы не дозволить называть его чрезмерно пагубным, посмотрим-ка бегло еще на один парадокс о том, что нами все делается не по свободной воле, а по чистой необходимости.
Я говорю здесь так: если будет доказано, что наше спасение зависит не от наших усилий и помыслов, а от деяний одного только Бога, — что я ниже, в основной части своего рассуждения, надеюсь неопровержимо доказать, — то разве не будет из этого ясно, что если Бог не присутствует в нас своим дея-нием, то все, что мы делаем, — зло и мы неизбежно совершаем то, что не име-ет никакого отношения к спасению? Потому что если не мы, а один только Бог творит в нас спасение, то — волей-неволей — без его деяния мы ровным счетом ничего не способны сделать для своего спасения.
Однако я говорю: «по необходимости», а не «по принуждению» (necessario... nоn coacte), как говорят другие; «по необходимости неизме-няемости», а не «принуждения» (necessitate immutabilitatis, nоn coactis). Это значит, что человек, лишенный духа Божиего, творит зло против воли, хо-тя и не по принуждению, как если бы кто-нибудь схватил и держал его за гор-ло. Вроде того, как ведут на казнь вора или разбойника против воли, но со-вершает он зло по собственному побуждению, по доброй воле. Однако это жела-ние или волю так поступать он не может ни обуздать собственными силами, ни изменить; он продолжает желать и хотеть, даже если извне насильно принуж-дать его делать иначе; у него остается внутреннее желание, которое сопро-тивляется и гневается на того, кто принуждает или мешает ему. Этого не было бы, если бы желание изменялось и само по своей охоте следовало за силой. Мы называем это «необходимостью неизменяемости». Иными словами, воля сама по себе не может измениться и стать другой; напротив, если ей противостоят, она желает еще более пылко.
Это подтверждается как раз негодованием человека. Его не было бы, если бы желание было свободным, если бы существовала свободная воля. Ты проверь на опыте, сколь трудно переубедить тех, которые страстно чему-нибудь преда-ны. Если они отступают, то исключительно только под напором силы или чего-нибудь, что имеет над ними бблыпую власть, а по доброй воле они никогда не отступают. Если же они относятся к чему-нибудь без страсти, то допускают, чтобы все шло, как идет, и делалось, как делается.
И опять же, наоборот, если в нас Бог, то воля, измененная и исправлен-ная духом Божиим опять-таки по чистому хотению, склонности и желанию, доби-вается своего; и делает она это не по принуждению, а так, что ее ничем нельзя соблазнить совершить что-либо противоположное тому, что она делает, и врата ада не одолеют и не принудят ее142. Она продолжает желать и хотеть любить добро точно так же, как до этого она желала и любила зло. И это тоже подтверждает опыт. Сколь неодолимы и стойки были святые мужи, когда их си-лой принуждали делать другое, как все более они при этом стремились к же-лаемому — от ветра огонь скорее разгорается, чем затухает. И видно, что нет здесь никакой ни свободы, ни свободной воли (libertas vel liberum arbitrium), нельзя ни изменить себя, ни захотеть чего-либо иного, пока не укрепятся в человеке дух и благодать Божии.
В общем, покуда бог мира сего царствует над нами, покуда мы живем без дела и духа Бога истинного, мы находимся в плену у его воли143; как говорит Павел в Послании к Тимофею144, мы ничего не можем пожелать, если он не поже-лает этого. Потому что он силен и с оружием охраняет свой дом, чтобы в безопасности было его имение145, чтобы не было никакой смуты и ничего не за-мышлялось бы против него. В противном случае царство сатаны, само разделен-ное, не устояло бы, а Христос, однако, утверждает, что оно стоит. Действуя охотно и по желанию, мы поступаем в соответствии с природой воли, если бы нас принуждали - ее не называли бы волей. Потому что принуждение — это, скорее, так сказать, неволя. Если же приходит Тот, кто сильнее его, и, по-бедив его, берет нас себе в добычу146, то, наоборот, по духу его мы становимся рабами и пленниками (но это царская свобода), дабы по своей воле мы охотно делали то, чего Он сам желает. Так, воля человеческая находится где-то посередине, между Богом и сатаной, словно вьючный скот. Если завладеет человеком Господь, он охотно пойдет туда, куда Господь пожелает, как говорит об этом псалмопевец: «Как скот был я перед Тобою, и я всегда с Тобою...»147; если же владеет им сатана, он охотно пойдет туда, куда сатана пожелает. И нет у него никакой воли бежать к одному из этих ездоков или стремиться к ним, но сами ездоки борются за то, чтобы удержать его и завла-деть им.
Как же быть, если, пользуясь твоими собственными словами, при помощи которых ты утверждаешь свободную волю, я докажу, что никакой свободной воли не существует? Что если я сумею убедить тебя в том, что ты как раз неразум-но опровергаешь то, что столь разумно тщишься доказать. В том случае, ко-нечно, если это мне не удастся, я клянусь, что возьму назад все, что пишу в этой книжечке, и приму то, что ты утверждаешь и чего требует твоя Диатриба.
У тебя получается, что силы свободной воли настолько малы, что без благодати Божией они просто ни на что не способны. Не согласен? Тогда я спрошу еще: ответь мне, что станет делать эта малая сила, если не будет Бо-жией благодати или если она отделится от нее? Тогда, сказал ты, она ни на что не способна и ничего хорошего не сделает. Значит, она не сделает ничего такого, чего желал бы Господь и его благодать, потому что мы предположили, что благодать Божия отделена от той силы. Однако же то, что свершается без Божией благодати, не есть благо. Отсюда следует, что свободная воля без Божией благодати ничуть не свободна, а неизменно оказывается пленницей и рабыней зла, потому что сама по себе она не может обратиться к добру.
После того как это установлено, я дозволю тебе не считать, что сила свободной воли мала, а стану смело считать, что это сила ангельская, и да-же, если хочешь, божественная: коль скоро ты сделал такое безрадостное до-бавление, что без Божией благодати эта сила ни на что не способна, то скоро ты признаешь, что это вообще не сила. Что такое сила, ни на что не способ-ная, как вообще не сила? Говорить, что свободная воля существует и что у нее есть сила, которая, однако, ни на что не способна, это то, что софисты называют «противоречие в определении», а ты говоришь, что существует сво-бодная воля, которая не свободна. Это все равно, как если бы ты говорил, что огонь холодный или что земля горячая. В огне такая же сила жара, как и в аду. Но если огонь не горит и не жжет, если он, наоборот, холоден и охла-ждает, то это, по-моему, уже не огонь, во всяком случае, я бы не назвал его жарким. Или ты хочешь, чтобы нарисованный, намалеванный огонь тоже называли огнем?
Если бы мы сказали, что сила свободной воли состоит в том, чтобы де-лать человека способным воспринимать дух Божий, напитаться Божией благода-тью, потому что человек сотворен как для вечной жизни, так и для вечной смерти, — это было бы верно. Эту силу, т. е. эту способность, или, как говорят софисты, эту «предрасположенность» или «пассивное свойство» мы тоже признаем. Кто не ведает, что у деревьев и животных этой способности нет? Как говорится, небо создано не для гусей148.
Значит, твердо установлено — ты даже и сам подтвердил, — что мы все совершаем по необходимости, а не по свободной воле, потому что сила свобод-ной воли — это ничто, она ничего не может, если нет Божией благодати, она не способна ни на какое добро. Но, может быть, ты хотел по-новому назвать завершение, вроде того, что свободная воля способна что-то начать, чего-то пожелать, но не способна завершить? Я так не думаю и ниже скажу об этом подробнее.
Теперь же выходит, что свободная воля — это просто имя Бога, которым можно называть одно только божественное величие. Потому что она творит все, что пожелает, и на небесах, и на земле, как поет об этом псалмопевец. Если же кто собирается наделить ею людей, то это все равно, что наделять челове-ка свойствами самого Бога, а это уже такое богохульство, страшнее которого и быть ничего не может. Поэтому теологам, когда они собираются говорить о человеческих доблестях, было бы лучше от этих слов воздерживаться. Эти сло-ва следует относить только к одному Богу, а из обычной человеческой речи их надлежит изгнать и считать священным именем, которое подобает употреблять в молитвах.
Если же теологи вообще собираются приписывать людям какую-то силу, то ее надо называть не «свободная воля», а как-нибудь по-другому, особенно по-тому что мы точно знаем и предвидим, что эти слова обманут народ и введут его в сильное заблуждение. Ведь народ слышит в них и разумеет под ними со-всем не то, что подразумевают и обсуждают на своих диспутах теологи. Эти слова слишком величественны; слишком много значат слова «свободная воля», и — в соответствии с обычным пониманием — народ полагает, что так называется та сила, которая сама по себе, свободно может направляться на что угодно, а не та, которая кому-то уступает и подчиняется. Если же он узнает, что это не так, что эти слова обозначают маленькую искорку, которая сама по себе ни на что не способна, которая является пленницей и рабыней дьявола, то надо только удивляться, как этот народ не побьет нас, лгунов и обманщиков, кам-нями. Ведь мы говорим одно, а разумеем при этом совсем другое. Более того, вообще неведомо, что надлежит обозначать таким образом. Тот же, кто изъяс-няется наподобие софистов, тот, по словам Соломона Премудрого, достоин не-нависти149. Особенно если речь идет о благочестии, когда существует угроза вечному спасению.
Итак, после того как мы отказались от обозначения и от самого предме-та, называемого славным именем, тем более что у нас никогда его и не было (этого хотели пелагиане, сами обманутые такими словами), зачем нам столь упорно держаться пустых слов, несущих верующим опасность и обман? В этом столько же смысла, как и в том, что цари и князья присваивают теперь себе никчемные титулы владык разных стран, споря из-за них, хвалятся ими, в то время как на самом деле у них ничего нет, кроме этих титулов, и они почти нищие. Но это простительно: они хотя бы никого не обманывают, не дурачат этим, а только попусту тешат себя таким хвастовством без всякой для себя выгоды. Здесь же у нас наивреднейший обман и угроза спасению. Кого не на-смешит или, наоборот, кого не разъярит никчемный выдумщик новых слов, пытающийся придать им смысл, который полностью противоречит обычному! Нищего станут называть богатым, и не потому, что он приобрел какое-то богатство, а потому что некий царь может одарить его своим богатством. И сказано это будет не в шутку, не для красного словца. Так, больного, пока он не умер, можно считать полностью здоровым только из-за того, что кто-то может его наделить своим здоровьем. Точно так же непросвещенного глупца можно назвать очень просвещенным по той причине, что, может быть, кто-то случайно его просветит. Так и здесь. Выходит, что человек обладает свободной волей, но только при условии, что Бог наделит его свободной волей. При таком злоупотреблении словами любой может хвастаться чем ему вздумается, например тем, что он властелин неба и земли. При условии, конечно, что Бог одарит его этим. Но так говорить пристало не теологам, а лицедеям и крючкотворам. Наши слова должны быть верными, чистыми, трезвыми и, как говорит Павел, «здравыми, неукоризненными»150.
Если мы не намерены вообще отбросить понятие свободной воли, что было бы справедливей всего и благочестивей, то мы, по крайней мере, должны учить, как его правильно применять, чтобы стало ясно: у человека нет свобо-ды воли по отношению к тому, что выше его, а есть только по отношению к то-му, что ниже его.
То есть он знает: у него имеется право употреблять или же оставлять без употребления денежные средства, имущество в зависимости от своей сво-бодной воли, хотя и этим правит свободная воля одного только Бога, как Ему это будет угодно. В остальном, в отношении к Богу и к тому, что касается спасения или осуждения, у человека нет никакой свободной воли. В этом он пленник и раб, покорный воле Бога или же воле сатаны.
Все это я говорил о разделах твоего Введения, которые даже больше охватывают предмет спора, чем остальная часть твоей книжечки. Однако главное из всего, что было, коротко можно было бы изложить вот в такой дилемме. Чего касается твое предварение: ты рассуждаешь о словах Божиих или о словах человеческих? Если о словах человеческих, то это все написано попусту и не имеет к нам никакого отношения. Если же говоришь о словах Божиих, тогда твое рассуждение полностью нечестиво. Поэтому полезней было бы определить, о чем у нас идет спор — о словах Божиих или о словах человеческих? Может быть, об этом пойдет речь в следующем предварении или же в самом рассуждении. Меня совсем не трогает то, что ты повторяешь в конце предисловия: что наше учение — это пустые бесполезные басни, что лучше было бы по примеру Павла говорить, что надо проповедовать Христа распятого151, проповедовать мудрость между совершеннейшими, что у Писания есть свой язык для разных слушателей и ты считаешь, что надо положиться на ум и любовь учителя, которому надлежит учить тому, что требуется ближнему.
Все эти твои слова глупы и невежественны. Ибо и мы учим только о Хри-сте распятом. Потому что Христос распятый включает в себя все, в том числе и мудрость между совершенными, так как у христиан нет больше никакой мудро-сти, которой следовало бы учить, кроме той, что сокровенна в тайне и отно-сится к совершенным, а не к сынам иудейским и народу закона, похваляющемуся делами без веры, как судит об этом Павел в Первом Послании к коринфянам, глава вторая152; если только ты, собираясь учить о Христе распятом, не хо-чешь понимать ничего другого, кроме этих слов «Христос распятый».
О том, что «„Бог гневается, неистовствует, ненавидит, печалится, со-страдает, кается» — все это не имеет отношения к Богу». Здесь выдумывают затруднения153, но не это делает Писание темным, не это делает необходимым приспосабливать его к разным слушателям, если только не хотят измышлять темные места там, где их вовсе нет. Потому что эта грамматика и обороты ре-чи понятны даже детям. У нас же речь идет об учении, а не о грамматических оборотах.
Итак, приступая к рассуждению, ты обещаешь, что будешь верен канониче-ским Писаниям, поскольку Лютер не придерживается никакого авторитета, кроме этого. Ладно, я принимаю это обещание, хотя ты даешь его не из-за того, что убежден в ненужности других авторитетов в этом деле, а из-за того, что по-нимаешь, что нечего затевать напрасную работу.
Ведь ты не слишком-то одобряешь мою отвагу или, лучше сказать, мое на-чинание. Тебя, конечно, волнует то, что признавали на протяжении многих ве-ков столь многие высоко просвещенные люди и что среди них были превосходные знатоки священных книг, были даже святые, мученики, даже чудотворцы. При-бавь сюда и новейших теологов, все академии, Соборы, епископов, пап! В об-щем, на одной стороне просвещенность, разум, количество, величие, уважение, сила, святость, чудеса — чего только нет! А на моей стороне Уиклиф — это раз — и Лоренцо Балла — два. Правда, и Августин, которым ты пренебрегаешь, целиком за меня. Но они не имеют никакого значения по сравнению с теми!
Остается еще Лютер, человек сам по себе, появившийся недавно, и его друзья, которых с твоими и сравнить невозможно ни по разуму, ни по их про-свещенности, ни по числу, ни по величию, ни по святости, ни по чудесам. Лю-ди, которые не могут вылечить хромого коня154. Они гордятся Писанием, кото-рое для них столь же неясно, сколько и для тех. Они похваляются, что в них дух Божий, а нигде его не показывают и прочее и прочее — ты можешь продол-жить это сам. Ведь у нас, как у волка с соловьем: волк съел соловья и ска-зал: «Ты — голос, и больше ничего!»155 Потому что ты сказал: они только го-ворят и хотят, чтобы им поверили.
Я понимаю, мой Эразм, что у тебя есть много причин тревожиться из-за этого. Меня это тревожит более десяти лет, и я думаю, что никакого арбитра не тревожит это столь сильно. Мне самому казалось невероятным, что эту нашу непобедимую Трою, которая держалась столько времени и выстояла во всех вой-нах, когда-нибудь можно будет взять. Господь — свидетель души моей, я бы упорствовал, меня бы до сих пор это тревожило, если бы совесть и очевид-ность вещей не вынуждали меня к противоположному.
Ты, конечно, можешь понять, что и у меня сердце не каменное, а и было бы каменным, то размягчилось бы под ударами, пробираясь сквозь бурю и жар, когда я отважился и увидел, что весь авторитет тех, кого ты перечислил, об-рушится на мою голову, как шквал, чтобы потопить меня.
Здесь, однако, не место рассказывать историю моей жизни и моих дел, потому что все это затеяно не для того, чтобы нам себя прославить, а чтобы превознести милость Божию. Кто я такой, чей дух, чей совет подвигнул меня на эти дела — на все это ответит Тот, Кто знает, что все это произошло не по моей свободной воле, хотя мир и сам давно уже должен был это понять.
Своим сочинением ты, конечно, поставил меня в скверное положение, и мне нелегко из него выбраться, не хваля себя и не черня всех отцов. Но буду краток. Просвещенностью, талантом, числом приверженцев, авторитетностью и всем прочим — ты и сам это понимаешь — я тебе уступаю. Но если бы я тебя спросил, что значат три вещи: откровение Духа, чудеса и святость, то — на-сколько я тебя знаю по твоим письмам и книгам — окажется, что ты столь не-вежествен, столь неучен, что едва ли сможешь хоть что-нибудь объяснить. Ес-ли же я буду настаивать и требовать, чтобы ты непременно назвал, кто же из всех тех, которых ты перечислил, был или есть свят, в ком был Дух или кто творил чудеса, то, полагаю, что тебе придется попотеть немало — и напрасно. Ты говоришь весьма много такого, о чем узнал из опыта и о чем говорят все, но не думаешь о том, насколько все это утрачивает достоверность и значение перед судом совести. Есть правильная пословица о том, что на земле многих считают святыми, меж тем, как их души давно в аду156.
Но, допустим, если тебе угодно, что все они были святыми, во всех них был дух, все творили чудеса — этого даже ты и не просишь! Скажи мне, стал ли хоть один из них святым силой и именем свободной воли, обрел ли дух, со-творил ли чудеса, есть ли среди них хоть один, который сделал что-то, чем утвердил учение о свободной воле? Ни в коем случае, скажешь ты; все это де-лалось именем и силой Иисуса Христа и для учения Христова. Что же ты приво-дишь святость, дух и чудеса этих людей для подтверждения учения свободной воли, которую они нисколько не подтверждают? Значит, их святость, дух и чу-деса на нашей стороне — ведь это мы проповедуем не силы человеческие, а Ии-суса Христа! Что удивительного в том, что святые, исполненные духа, чудо-творцы столько раз впадали в грех плоти, говорили и действовали сообразно своей плоти, если это не раз случалось даже с апостолами еще при самом Хри-сте? Ведь ты не отрицаешь, а утверждаешь, что свободная воля есть не Дух или дело Христово, но дело человеческое. Значит, Дух, о котором было сказа-но, что Он прославит Христа157, тем более не может утверждать свободную во-лю. Следовательно, если отцы где-то и проповедовали свободу воли, то они, конечно, говорили по плоти своей, так как они были людьми, а не по Духу Бо-жиему и чудес именем свободной воли они не совершали. Поэтому твое упомина-ние святости, духа и чудес отцов неудачно, так как все это подтверждает не учение о свободной воле, а учение Христа, противоречащее свободной воле.
Ну, хорошо, пусть те, которые действуют по свободной воле и уверены, что учение о ней истинно, что оно возникло по Духу Божиему; докажите, гово-рю я, Дух, сотворите чудеса, покажите святость! Конечно, это вы, утверждаю-щие, должны уверить нас, отрицающих. С нас, которые отрицают, не надо спра-шивать духа, святости и чудес, а с вас, которые утверждают, надо. Так как отрицание ничего не предлагает, ничего не представляет, оно не должно ниче-го доказывать и не должно доказываться. В доказательстве нуждается утвер-ждение158. Вы утверждаете силу свободной воли и дело человеческое, однако до сих пор не видно было и не слышно ни об одном чуде Божием, подтверждающем какое-нибудь человеческое учение; пока что чудеса подтверждали только уче-ние Божие.
Нам же, однако, заповедано не принимать никакого учения, если его не подтверждают слова Божии, как это сказано во Второзаконии, глава восемна-дцатая159. Даже Писание говорит, что человек — это суета и ложь1б0. Это озна-чает не что иное, как то, что все человеческое — суета и ложь1б1.
Значит, давайте, давайте, говорю я! Докажите, что ваше учение, исходя-щее из суетности человеческой и из лживости, верно! Где здесь являет себя дух? Где святость? Ум, просвещенность, значительность я вижу. Но это Бог даровал и язычникам.
Но мы не станем принуждать вас свершать великие чудеса, не надо даже исцелять хромого коня — дабы вы не отговаривались краткостью плотской жиз-ни, хотя Бог обычно подтверждал свое учение без оглядки на краткость плот-ской жизни, потому Им не движут ни заслуги, ни отсутствие заслуг в плотской жизни, так как Он действует по чистому милосердию и любви, к душам, которые Ему надлежит утвердить в неколебимой истине во славу свою. Вам дается вы-бор, вы можете сотворить сколь угодно малое чудо. Я хочу раззадорить вашего Ваала1б2, подстрекая вас и призывая к тому, чтобы во имя и при помощи свободной воли вы создали хотя бы какую-нибудь лягушку: ведь язычники и маги египетские умели создавать множество лягушек1б3. Мне не хотелось бы отягощать вас созданием вшей, которых и они не могли произвести на свет164. Так как вы испытываете нашего Бога и смеетесь, когда говорят об исцелении хромого коня, то я попрошу о более легком: поймайте-ка хоть одну-единственную блоху или же вошь и, собрав все силы, употребите все рвение вашего бога и свое собственное и убейте эту вошь во имя и при помощи свободной воли, победите, защитите свое дело, и мы придем, готовые молиться богу, столь удивительным способом умертвившему вошь! Тогда я не отрицал бы и того, что вы способны горы передвигать!165 Но одно дело, когда говорят, что сила свободной воли на это способна, а другое дело, когда это доказывают!
То же, что я сказал о чудесах, говорю я и о святости. Вы победите, ес-ли среди всех мужей всех веков, всех, кого ты упомянул, вы сможете назвать хотя бы какое-нибудь их дело (пусть это будет хотя бы соломинка, которую они подняли с земли), или какое-нибудь слово (пусть это будет хотя бы один только слог «мю»), или же какую-нибудь мысль (пусть хотя бы тишайший вздох), сотворенные силой свободной воли, при помощи которой они приблизи-лись к благодати, исполнились духа, удостоились прощения, при помощи чего они хоть что-то сделали совместно с Богом (я уж не говорю о том, из-за чего они обрели святость). Я говорю о том. что делается силой и именем свободной воли. Ибо о том, что творит в людях божественная сила, в изобилии свиде-тельствуют Писания. Разумеется, вы должны засвидетельствовать это, чтобы не казалось, что вы — те самые смешные учителя, которые с великой гордыней и напыщенностью распространяют в мире учения, не имеющие никакого основания. Ведь окажется, что это бредни, из которых ничего не следует, а это было бы большим позором для просвещеннейших, святейших мужей всех веков, к тому же творивших чудеса. Мы бы уж предпочли вам стоиков, которые хотя и писали о таком мудреце, которого никогда не видели166, однако они что-то пытались изобразить. Вы же вообще ничего не в состоянии изобразить, даже тени своего учения.
То же говорю я и о духе. Если из всех ваших защитников свободной воли вы сможете показать хотя бы одного, в ком была бы такая сила духа и воли, что во имя свободной воли он отдал бы хоть один обол (мелкая греческая мо-нета), мог хотя бы чего-то лишиться, снести хотя бы одно оскорбительное слово или намек какой-нибудь (я не говорю о том, чтобы он отдал за нее бо-гатство, жизнь, славу), тогда опять же пальма первенства за вами и мы с ра-достью пройдем под копьем167.
Но вы, наболтав столько слов, прославляя силу свободной воли, должны нам все это доказать, не то снова покажется, что мы спорим о козьей шер-сти1б8 или же уподобляемся тому, кто смотрит спектакль в пустом театре169. Я-то с легкостью докажу вам противоположное.
Сколько раз святые мужи, которых вы упоминали, собираясь молиться о чем-нибудь или свершить что-нибудь, обращались к Богу, как бы всецело забы-вая о своей свободной воле, отчаявшись в себе, взывая к одной только чистой милости, сознавая, сколь не соответствует она их заслугам! Это часто бывало и у Августина и у Бернара, который, умирая, сказал: «Я погубил время, пото-му что жил губительно»170.
Я не вижу, чтобы здесь подразумевалась какая-то сила, которая приближала бы к благодати. Напротив, здесь выдвигается обвинение всякой силе, потому что она противоположна благодати, хотя эти же самые святые в спорах о свободной воле иногда говорили и по-иному. Только это, как вижу, со всеми случается: люди одни, когда они заняты речами и рассуждениями, и другие, когда делают что-то с увлечением. В одном случае они говорят не то, что прежде столь остро чувствовали, в другом — они остро чувствуют совсем не то, о чем прежде говорили. Оценивать людей следует более по тому, что они остро чувствуют, нежели по их речам. Как благочестивых, так и нечестивых.
Однако мы простим вам еще больше: не надо нам от вас ни чудес, ни ду-ха, ни святости. Вернемся-ка лучше к самому учению. Мы просим вас только об одном — чтобы вы указали нам, каким делом, каким словом, каким помыслом движет свободная воля, как она способствует или содействует приближению благодати. Ибо недостаточно сказать: «Существует сила, существует сила, существует некая сила свободной воли». Что может быть легче этих слов? И дело не в том, чтобы сказать, что просвещеннейшие и святейшие мужи в течение стольких веков одобряли это, но необходимо, как говорится в немецкой пословице, назвать дитя171, определить, что это за сила такая, что она делает, что дозволяет, на что она годна. Скажу даже гораздо грубее: спрашивается, сила ли это, следует ли о ней молиться, поститься для нее, стараться, утруждать себя, приносить ей дары, надо ли пытаться делать что-нибудь подобное? Ибо если это сила, то ее можно смягчить. Однако здесь вы оказываетесь молчаливее серифских лягушек и рыб172.
И как вы можете это определить, раз, по вашему собственному признанию, вы до сих пор в этой силе не уверены, судите о ней по-разному, противоречи-те сами себе. Что говорить об определении, когда определяемое противоречи-во? Но будь так, что по истечении Платоновых лет173 когда-нибудь вы придете к согласию, определите, в чем назначение этой силы, как ей молиться, поститься и прочее, что до сей поры скрыто в Платоновых идеях!174 Кто тогда убедит нас, что это угодно Богу и что мы поступаем правильно? Тем более раз вы сами говорите, что это дело человеческое, которое не подтверждено Духом, которое превозносят философы, которое было в мире еще до того, как явился Христос, и до того, как Дух был ниспослан с неба. Поэтому совершенно ясно, что это учение не было послано с неба, а еще до того возникло на земле. По-этому и требуется серьезное доказательство тому, что оно подлинно и верно.
Итак, пускай мы стоим особняком и нас мало, а вы заметны и вас много, мы деревенщины, а вы ученые, мы тупые; а вы разумней всех, мы родились вче-ра, а вы были еще перед Девкалионом175, нас никто не признает, а вас славят в течение всех веков! Короче говоря, мы грешники, погрязшие в плотском, мы глупцы, вы же, устрашаемые святостью, духом, чудесами, самими бесами, нако-нец, дайте вы нам какое-нибудь турецкое или же иудейское право потребовать у вас разъяснения вашего учения, как заповедал вам ваш Петр!176
Наши требования весьма умеренны, потому что мы не добиваемся от вас подтверждения всего этого святостью, духом и чудесами, несмотря на то что у нас есть на это право, так как вы сами требуете этого от других. Мы идем еще и вот на какую уступку: не приводите вы никаких примеров дела, слова или мысли, подтверждающих ваше учение, а только научите нас, объясните нам, по крайней мере, само это учение, скажите, что вы собираетесь под ним пони-мать, каково оно с виду. Если вы не хотите или не можете этого сделать, то как нам, по крайней мере, себе это представить? Уподобьтесь папе с его при-спешниками, которые говорят: «Поступайте так, как мы говорим, но не посту-пайте, как мы»177. Вы скажите, что этой силе надо. Мы поймем и оставим вас в покое. Разве не этого мы от вас добиваемся? Чем вас больше, чем вы древнее, знатнее, значительнее и известнее нас, тем постыднее для вас, что вы не мо-жете объяснить вашего учения нам, которые по сравнению с вами во всех смыс-лах ничего собой не представляют.
Мы хотим знать это учение и поступать в соответствии с ним, а вы не можете привести ни одного примера какого-либо поступка или слова свободной воли ни при помощи чуда (убив вошь), ни при помощи какого-нибудь движения духа или же какого-нибудь маленького святого дельца. И потом это неслыхан-но, но вы не в состоянии объяснить даже вид вашего учения, чтобы мы, по крайней мере, смогли его себе представить. Смешные учителя свободной воли! Сами вы — голос, а больше ничего!178 Как еще, Эразм, назвать мне тех людей, которые хвастаются духом, но ничего не доказывают? Которые только говорят, но хотят, чтобы им тут же поверили? Разве не таковы твои единомышленники, которые так высоко вознеслись на небеса?
Поэтому Христом тебя просим, мой Эразм, разъясните нам, чтобы мы, уст-рашенные опасностью, угрожающей нашей совести, по крайней мере, убоялись этого твоего учения или же дерзнули с ним согласиться. Потому что ты сам видишь, что, если даже вы достигнете вершины, докажете свое и приведете в согласие, слова «существует свободная воля, существует свободная воля» не что иное, как пустой звук и бормотание. К тому же твои приверженцы сами не знают, существует этот звук или нет, потому что у них есть разногласия и они не едины друг с другом. В высшей степени несправедливо и чрезвычайно горестно тревожить нашу совесть, которую Христос искупил своей кровью, при-зраком какого-то словечка, к тому же еще и неопределенного. А когда мы не дозволяем нас тревожить, то нас же и обвиняют в неслыханной гордыне, так как мы пренебрегаем столь великим числом отцов, утверждающих свободную волю на протяжении стольких веков. Хотя — как ты видишь из вышеизложенного — вернее будет сказать, что они не определили ничего, имеющего отношение к свободной воле. Учение о свободной воле появилось под их прикрытием, а они не в состоянии показать ни ее обличия, ни имени, а только обманывают всех лживыми словами.
И здесь, Эразм, мы взываем к твоему собственному совету: выше ты убеж-дал нас оставить подобные вопросы и учить о Христе распятом, о том, что этого достаточно для христианского благочестия. Мы-то уже давно этого доби-ваемся и об этом радеем. О чем ином мы и стараемся, как не о том, чтобы во-царилось простое и чистое христианское учение, чтобы отбросили всё и пре-небрегли всем тем, что было придумано и привнесено людьми? Но ты, давая со-вет, сам этого не делаешь, более того, сам ты делаешь обратное, пишешь Ди-атрибу, прославляешь папские декреты, восхваляешь авторитет людей, пробуешь все, чтобы отвлечь нас от Священных писаний и направить на все чужое и про-тивоположное, желаешь не того, что необходимо, а того, чтобы мы сокрушили простоту, чистоту и ясность христианского благочестия и спутали его с чело-веческими измышлениями. Поэтому мы хорошо понимаем, что советовал ты это не от души и пишешь все это несерьезно.
Ты думаешь, что твои пустые словеса могут повести мир, куда ты хочешь. Но ты никуда его не ведешь, потому что нигде и никогда ты не выскажешь ни-чего, кроме явных противоречий, так что верней всего сказал бы о тебе тот, кто назвал бы тебя настоящим Протеем и Вертумном179; как сказал Христос: «Врачу, исцелися сам»180. Стыдно учителю, если его опровергают его собствен-ные ошибки181.
Итак, до тех пор, пока вы будете доказывать свое утверждение, мы будем настаивать на своем отрицании. И перед судом целого сонма святых, которыми ты похваляешься, более того, перед судом всего мира мы отважимся заявить, что мы не обязаны допускать то, чего нет и о чем не могут точно сказать, что оно такое. Мы осмелимся упрекнуть вас в той невероятной самонадеянности и безрассудстве, с которыми вы требовали от нас допустить это по одной только той причине, что вам нравится то, что утверждали многие великие люди в древности, но чего, по вашему собственному суждению, в действительности нет. Разве приличествует христианским наставникам обманывать несчастный на-род в деле благочестия, говорить о том, чего нет, так, будто оно есть и бу-дет иметь большое значение для спасения?! Куда теперь подевалась прослав-ленная острота греческого ума, которая, по крайней мере, хоть как-то приук-рашивала ложь? Здесь лгут открыто и явно. Куда подевалось равное греческому латинское умение так обманывать и так обманываться пустейшим словцом?
У неразумных и злонамеренных читателей книг бывает так, что слабости отцов и святых они принимают с величайшим почтением — так что вина здесь не в авторах, а в читателях. И если кто-нибудь, опираясь на святость и автори-тет святого Петра, станет утверждать, что все, что когда-либо говорил свя-той Петр, истинно, то ему следует признать и то, что сказано у Матфея в главе шестнадцатой о том, как он говорил Христу о слабости плоти182 и как приказал, чтобы Христос сошел с лодки183, и многое другое, за что его пори-цал Сам Христос.
Люди такого рода подобны тем, которые для смеха болтают, будто не все, что есть в Евангелии, истинно. Они приводят то место из Евангелия от Иоан-на, глава восьмая, в котором иудеи говорят Христу: «Верно ли мы говорим, что Ты самаритянин и что в Тебе бес?»184 Или вот это: «Повинен смерти»185. Или: «Нашли мы, что Он подстрекает наш народ и запрещает платить подати ке-сарю»186. То же самое, только с другой целью и другим намерением, по слепоте своей и невежеству делают сторонники свободной воли. Они берут у отцов то, что по слабости своей плоти те говорили в защиту свободной воли, даже когда это противоречит тому, что эти же самые отцы говорили в другом месте о кре-пости своего духа против свободной воли; и так настаивают и принуждают, что лучшее потом отступает перед худшим. Получается, что худшим словам придают значение, потому что они подтверждают то, что говорит плоть, а лучшие слова лишают значения, потому что они перечат плоти.
Почему же нам не выбрать лучшие? Ведь таких высказываний у отцов мно-го. Для примера приведу одно: можно ли сказать что-либо более плотское, нечестивое, преступное и кощунственное, чем то, что обыкновенно говорил Иероним: «Девство наполняет небо, брак наполняет землю»?187 Будто патриархи, апостолы, христиане принадлежат земле, а не небу, девственницы же, весталки языческие, в которых не было Христа, достойны неба? Вот такие слова и по-добные им выбирают из писаний отцов софисты, потому что они ведут борьбу более числом, чем разумением, дабы снискать к себе почтение, как это сделал бестолковый Фабер из города Констанц188, подаривший недавно миру свою жемчу-жину, нет, Авгиеву конюшню189, от которой благочестивых людей тошнит и рвет.
Так я отвечаю тебе на то, что ты говоришь, будто бы невероятно, чтобы Бог оставил свою Церковь на целые столетия в заблуждении и не открыл бы ни-кому из своих святых того, в чем, по нашему мнению, заключается основа евангельского учения.
Во-первых, мы не говорим, что Бог терпел это заблуждение в своей Церк-ви или в каком-нибудь своем святом. Ведь церковью правит Дух Божий и святые ведомы Духом Божиим, как говорит об этом Павел в Послании к римлянам190. И Христос пребывает с церковью «до скончания века»191, и «Церковь Божия — это опора и столп истины»192. Это, говорю я, нам известно. Ведь это есть и в на-шем символе веры: «Верую в святую соборную церковь». Значит, невозможно, чтобы она заблуждалась даже в чем-нибудь малом. Если бы мы даже предположи-ли, что некоторые избранные пребывали в заблуждении всю жизнь, то это неиз-бежно значило бы, что перед смертью они возвратились на путь истинный, по-тому что Христос в Евангелии от Иоанна, глава десятая, говорит: «Никто не похитит их из Моей руки»193.
Но здесь дело в том, что надо точно установить, являются ли те, кото-рых ты называешь церковью, на самом деле Церковью. Может быть, они тоже всю жизнь пребывали в заблуждении и только перед смертью возвратились? И следу-ет ли отсюда незамедлительно, что если Бог допустил, чтобы все те просве-щеннейшие люди, которых ты называешь просвещенными, на протяжении всех ве-ков пребывали в заблуждении, то Он допустил также и то, что его Церковь за-блуждалась?
Посмотри на народ Божий Израиль: среди такого большого числа царей в течение столь долгого времени не было ни одного царя, который бы не заблуж-дался. И во времена пророка Илии просто всё и вся, во что открыто верил этот народ, скатилось к идолопоклонству, так что пророк Илия уж думал, что он один остался194. И в это время, когда цари, князья, священнослужители и пророки, вообще всё, что только можно назвать народом или Церковью Божией, шло к гибели, в это время Бог сохранил для Себя семь тысяч мужей. Кто тогда видел, кто тогда знал, что это народ Божий?195 Но кто теперь осмелится отри-цать, что в этих первейших мужах (а ты называешь людей, известных только своим положением и весом) Бог сохранил для себя Церковь среди простого на-рода — ведь все считали, что они погибнут как царство Израиля. Вот так ода-ривает Бог: избранным Израиля Он препятствует и тучных его убивает, как го-ворится об этом в семьдесят седьмом псалме196, но отбросы и остаток Израиля Он спасает, как говорит об этом Исаия197.
Что было при самом Христе, когда все апостолы Его оставили198, когда Его отверг весь народ и проклял, когда спаслись только двое — Никодим, Ио-сиф да еще разбойник на кресте?199 Разве этот народ не назывался тогда народом Божиим?
Был народ Божий, но его так не называли, а те, которых так называли, не были Его народом. Кто знает, не было ли от сотворения мира, с самого на-чала церкви, так, что народом Божиим и святыми его называли тех, которые не были таковыми, а другие, находящиеся среди них, были святыми, но не называ-ли их ни народом Божиим, ни святыми, подобно тому, как показывает это исто-рия Каина и Авеля, Измаила и Исаака, Исава и Иакова200.
Посмотри, что было в век ариан, когда в целом свете сохранилось едва ли пять правоверных епископов, да и тех прогнали с мест, и повсюду под ви-дом Церкви господствовали ариане; тем не менее и при этих еретиках Христос сохранил свою Церковь, но так, что менее всего можно было думать, что это и есть Церковь. Покажи ты хоть одного при папе епископа, исполняющего свой долг, покажи хоть один Собор, на котором обсуждались бы дела благочестия, а не говорили бы о паллиях201, о чинах, об окладах и прочих светских пустяках, которые разве только безумие станет приписывать Святому Духу. И тем не ме-нее их называют Церковью, в то время как все — по крайней мере, живущие та-ким образом — погибли и нисколько не являются Церковью. Но и среди них Он сохранил свою Церковь, но так, что ее не называют Церковью. Как ты думаешь, сколько святых в течение нескольких веков сожгли и умертвили за ереси одни только инквизиторы? Например, Иоганна Гуса202 и подобных ему! В те времена, несомненно, жили святые люди, у которых был тот же дух.
Отчего же ты, Эразм, не удивляешься больше тому, что от сотворения ми-ра выдающаяся просвещенность, наивысший ум, наиболее пылкое рвение были у язычников, а не у христиан или народов Божиих? Сам Христос признавал, что дети мира сего умнее, чем дети света203.
Какой христианин может сравниваться по уму, просвещенности и усердию хотя бы с одним только Цицероном?204 О греках я уже не говорю! Как же нам объяснить, почему никто из них не мог достигнуть благодати? Они-то, конеч-но, изо всех сил напрягали свою свободную волю! Кто посмеет сказать, что среди них не было никого, кто изо всех сил стремился бы к истине? И, однако же, надо признать, что никто из них не обрел ее. Или и здесь ты станешь го-ворить, что это невероятно? Что с тех пор, как свет стоит, Бог оставил столь великих людей и допустил, чтобы их усилия были тщетны? Конечно, если бы свободная воля что-нибудь да значила и хоть на что-нибудь была бы спо-собна, то она должна была что-то значить и быть на что-то способной у этих людей или, по крайней мере, хотя бы у кого-нибудь из них! Но она ни на что не способна, более того, она всегда способна к чему-то гибельному, и одного этого достаточно для доказательства того, что никакой свободной воли нет, что от сотворения мира до самого его конца невозможно приметить никакого ее следа.
Но я возвращаюсь к начатому. Что удивительного в том, что всем великим в церкви Бог дозволял идти своими путями, как говорит это Павел в Деяни-ях?205 Не такая это простая вещь, мой Эразм, Церковь Божия, как два слова «церковь Божия». И святые Господа Бога встречаются не так часто, как слова «святые Господа Бога». Они — жемчуг и драгоценные каменья, которые Дух Свя-той не разбрасывает перед свиньями206, а, как об этом сказано в Писании, хранит сокрытыми, дабы нечестивец не увидел славы Божией. Иными словами, если бы это свободно все знали, то как могло случиться, что люди в мире терзаются и мучаются? Как говорит Павел: «Если бы знали, то никогда не рас-пяли бы Господа славы»207.
Я это говорю не потому, что хочу отрицать святость тех, кого ты называешь, но потому, что ее нельзя доказать; если кто-нибудь станет отрицать их святость, то это так и останется невыясненным, потому что в соответствии с учением на вопрос об их святости невозможно ответить с достаточной достоверностью.
Я говорю, что они святые, считаю их таковыми, называю их Церковью Божией и признаю это по правилу любви, но не по правилу веры. Это означает, что любовь, которая велит о каждом думать наилучшим образом, без подозре-ний208, верит во все и мнит о ближних добро, называет святым каждого креще-ного209, и если она ошибается, то в этом нет ничего опасного, потому что любви свойственно обманываться. Она дарована всем и вся в употребление и злоупотребление, она служит всем: и добрым и злым, и верным и неверным, и правдивым и лживым. Вера же никого не называет святым до свершения суда Бо-жиего, потому что вере свойственно не обманываться. Поэтому, несмотря на то что по праву любви всем нам следует считать друг друга святыми, по праву веры никого нельзя объявить святым, за исключением только разве такого пункта веры, по которому папа — враг Божий, поставив себя на Его место210, канонизирует своих святых, не зная об их святости.
О тех твоих или даже наших святых я скажу только, что так как они сами не согласны друг с другом, то им надо следовать в том, что они говорили о высоком, т. е. когда они ратовали против свободной воли, за благодать, а прочее оставить без внимания; то, что они говорили в защиту слабости плоти, утверждает скорее плоть, нежели дух. У тех, которые противоречат сами себе, следует выбирать и принимать то, что они говорят в соответствии с Духом, а то, как они мыслят в соответствии со своею плотью, следует оставлять без внимания. В этом и заключается долг читателя-христианина и чистого созда-ния, имеющего раздвоенные копыта и жующего жвачку211. Но мы теперь глотаем все или, что еще хуже, против всякого смысла у одних и тех же авторов худ-шее одобряем, а лучшее отвергаем. И за это самое худшее присваиваем им ти-тул и авторитет святости, меж тем как они заслужили его за лучшее, за один только дух, а не за свободную волю и не за плоть.
Что же нам делать? Церковь скрыта, святые неведомы. Как быть? Кому ве-рить? Или, как ты весьма разумно сказал, кто вселит в нас уверенность? Как нам распознать Дух? Если посмотришь на образование — и там и там раввины, посмотришь на жизнь — и там и там грешники; посмотришь на Писание — его це-нят и те и другие. И дело идет не столько о Писании, которое еще недоста-точно ясно, сколько о смысле Писания. И ту и другую сторону защищают люди. Но равно как ничего не значат в этом деле их число, ученость и вес, так еще менее значат малочисленность, невежество и низкое положение. Итак, дело ос-тается неясным, спор не прекращается, и нам кажется разумным согласиться с мнением скептиков или же поступить так, как лучше всего это умеешь делать ты, говоря, что ты сомневаешься, утверждая, что ищешь истину, изучаешь ее, а между тем до той поры, пока истина воссияет, склоняешься в сторону тех, которые утверждают свободную волю.
Здесь я тебе отвечаю: ты не говоришь ни да ни нет. Чтобы исследовать Дух, мы не станем пользоваться доказательствами учености, жизни, ума, веса, достоинства, невежества, необразованности, малочисленности или низкого про-исхождения. Потому что я не за тех, которые находят прибежище в похвальбе духом; в этом году я вел весьма жестокую борьбу — она до сих пор еще не утихла — как раз вот с такими фанатиками, которые полагают, что толкование Писания следует подчинять только их духу212.
Именно за это я и нападал на папу, потому что в его царстве нет ничего более распространенного и более общепринятого, чем слова о том, что Писания темны и загадочны, что о толковании воли Духа следует справляться у апо-стольского престола в Риме. А на самом деле нельзя сказать ничего более па-губного! Потому что из-за этого восстанут против Писаний нечестивые люди и примутся делать из него все, что им заблагорассудится, до тех пор, покуда не растопчут Писания совсем, и нам тогда останется учить и верить одним только бредням взбесившихся людей. Короче говоря, не люди выдумали эти сло-ва, а сам бесовский князь в неизреченной злобе своей послал их в мир.
Мы говорим так: духи надо исследовать или испытывать двойным судом. Один — внутри нас; при его помощи каждый освященный Духом Святым или же особым даром Божиим вернейшим образом судит о своем собственном спасении и оценивает убеждения и мнения всех людей. Об этом сказано в Первом послании Павла к коринфянам, глава вторая: «Духовный судит обо всем, а о нем никто не может судить»213. Этот суд свойствен вере и непременно присущ всякому, даже совсем простому христианину. Выше мы назвали это внутренней ясностью Священного писания. Быть может, это разумели те, которые тебе отвечали, что все надлежит судить судом духа. Но суд этот никому другому не помогает, по-этому не о нем у нас речь. Я полагаю, ни у кого не вызывает сомнения, что дело обстоит именно так.
И существует еще второй, внешний суд, которым мы вернейшим образом в соответствии с духом и учением можем судить не только о нас самих, но и о других людях и об их спасении. Этот суд приличествует открытому служению Слову и выполнению внешнего долга; особенно он касается наставников и про-поведников Слова. Мы прибегаем к такому суду, когда укрепляем в вере слабых и обличаем противящихся ей214. Выше мы назвали его внешней ясностью Писания.
Мы говорим, что перед лицом Церкви все, в ком есть дух, должны быть испытаны мерилом Писания215, ибо у христиан должно быть прежде всего принято и совершенно твердо установлено вот что: Священные писания — это свет духовный, который ярче самого солнца216, особенно по отношению к тому, что касается спасения или осознания необходимости. Уже давно соблазненные противным — теми мерзопакостными словами софистов, по которым Писание будто бы темно и неясно, мы должны прежде всего доказать самое главное наше основание, при помощи которого надо будет доказывать и все прочее, что философам кажется бессмысленным и невозможным.
Во-первых, Моисей в пятой книге, глава семнадцать, говорит, что если произойдет какое-нибудь затруднительное дело, то следует пойти на место, которое Бог изберет во имя свое, и обратиться за советом к священникам, ко-торые должны рассудить по закону Господа217. Он сказал: «по закону Господа». Каким же образом они станут судить, если закон Господа не был бы выражен достаточно ясно? В противном случае хватило бы сказать: «станут судить по духу своему». И это принято при всяком управлении народами — все спорные дела решаются по законам. А как они могут решаться, если нет наияснейших законов и нет их света в народе? Ведь если законы двусмысленны и неясны, то не только никаких дел нельзя будет уладить, но не будет никаких определен-ных устоев. Ведь законы для того и даются, чтобы определенные устои имелись и можно было бы решать спорные дела. Итак, следует, чтобы то, чему надлежит быть мерилом и правилом, было весьма ясно и понятно — таков и есть закон. Если этот свет закона и эта определенность существуют в светских обществах, где речь идет о временном, они необходимы и дарованы Богом всем людям, то как же мог Бог не дать своим христианам, т. е. своим избранникам, еще более ясных, более определенных законов и правил, по которым они могли бы направ-лять и улаживать все свои дела, при том, что Он желает, чтобы они презрели временное? Если Он так одевает траву, которая сегодня стоит, а завтра будет брошена в печь218, то насколько же лучше Он одевает нас? Однако продолжим и обрушимся теперь с помощью Писания на мерзопакостные слова софистов!
Псалом восемнадцатый говорит: «Заповедь Господа светла и чиста, она просвещает очи»219. Я думаю, то, что просвещает очи, не может быть ни тем-ным, ни неясным. Также и в псалме сто восемнадцатом: «Врата слов Твоих просвещают и дают разумение малым»220. Здесь Он говорит о словах Божиих, что они — врата, которые открыты для всех и просвещают даже малых. Исаия, глава восьмая, говорит, что все вопросы надо задавать закону и откровению; если же мы этого не сделаем, то он грозит, что мы не увидим света зари221. В книге Захарии, глава вторая, Бог повелевает искать закон в устах священника, потому что священник — вестник воинства Господня222. Значит, прекраснейший ангел, или вестник Божий, — это тот, кто и сам не понимает, что он говорит, и людям это неясно?
А что станет со всем Ветхим заветом, особенно вот со сто восемнадцатым псалмом, в котором весьма часто во славу Писания говорится, что оно само — свет наивернейший и очевиднейший? Ибо вот как славит он ясность Писания: «Слово Твое — светильник ногам моим и свет стезе моей»223. Он не говорит: «Только Дух Твой — светильник для моих ног», даже когда приписывает ему действие, говоря: «Дух Твой благой да ведет меня в землю правды»224. Конеч-но, здесь сказано, что это путь и стезя, из-за необычайной ясности Писания.
Перейдем теперь к Новому завету. Павел в Послании к римлянам, глава первая, говорит, что Евангелие было обещано прежде в Священных писаниях че-рез пророков225, и в главе третьей — о том, что явилась правда веры, о кото-рой свидетельствовали закон и пророки226. Что же это за свидетельство, если оно темно? И когда Павел во всех посланиях говорит, что Евангелие — это слово света, 234
Евангелие ясности, он намеренно делает это с большой полнотой. Во Вто-ром Послании к коринфянам, главы третья и четвертая, где у него идет речь о ясности Моисея и Христа227. Так же и Петр во Втором Послании, глава первая, говорит: «У нас есть вернейшее пророческое слово, и вы хорошо делаете, что обращаетесь к нему, как к светильнику, сияющему в темном месте»228. Здесь Петр называет слово Божие сияющим светильником, а все прочее — темнотой. А мы называем его темным и неясным? Христос часто называет Себя светочем ми-ра, Иоанна Крестителя — светящим и горящим светильником229, конечно, не за его святую жизнь, а за слово, подобно тому как Павел назвал фесалоникийцев светилами мира, «оттого что вы, — сказал он, — держите слово жизни»230. Потому что жизнь без слова неясна и темна.
А что делают апостолы, когда они Писаниями подтверждают свои пропове-ди? Или же они это делают, чтобы своей темнотой еще более затемнить их тем-ноту? Или чтобы подтвердить известное неизвестным? Что делает Христос в Евангелии от Иоанна, глава пять, где Он наставляет иудеев, чтобы они исследовали Писания, которые свидетельствуют о Нем?231 Он это делает для того, чтобы они усомнились в вере в Него? Что делают они в Деяниях, глава семнадцать, когда, услышав Павла, день и ночь читали Писания, дабы увидеть, что в них?232
Разве все это не подтверждает, что апостолы, как и Христос, призывали Писания как яснейшие подтверждения своих речей? Как же мы смеем говорить, что Писания темны? Заклинаю тебя, темны ли, не ясны ли слова Писания: «Бог сотворил небо и землю»23З; «Слово стало плотью»234 — и все, что целый свет принял как символ веры. Откуда принял? Разве не из Писаний? Что делать тем, которые и сегодня это проповедуют? Они толкуют Писания и разъясняют их. Но если Писание, которое они разъясняют, темно, то кто уверит нас, что их тол-кование верно? Еще одно новое толкование? А кто его растолкует? Так будет до бесконечности.
В общем, если Писание темно и неясно, то зачем Бог нам его дал? Разве мы сами недостаточно темны и непонятливы и небу понадобилось еще умножить нашу темноту, непонятливость, неясность? Куда же тогда подеваются слова апостола: «Все Писание богодухновенно, полезно для научения, для обличения, для исправления?»235 Нет, Павел, напротив, оно совершенно бесполезно; и то, что ты приписываешь Писанию, надо приписать отцам, которых признал целый ряд веков и Римский престол. Поэтому тебе следует взять назад те слова, ко-торые ты писал Титу о том, что епископу надлежит быть сильным в здравом учении, наставлять в нем, заграждать уста противящимся, пустословам и об-манщикам236. Как это он будет силен, когда ты даешь ему неясные Писания, а значит, тупое оружие и взамен меча даешь какие-то соломинки? И Христос тоже пусть возьмет свое слово обратно — это необходимо, ведь Он обманно обещал нам, сказав: «Я дам вам речь и премудрость, которой не смогут противостоять все ваши враги»237. Как это не будут противостоять, когда мы сражаемся с ни-ми темными и неясными словами? Какую форму христианства ты предписываешь нам, Эразм, если Писания для тебя темны? Я думаю, что я уже давно наскучил и дуракам, тратя на это яснейшее дело столько времени и сил.
Однако надо опровергнуть эти бесстыдные и кощунственные слова о том, будто Писания темны, чтобы и ты, мой Эразм, понял, что ты говоришь, когда отрицаешь ясность Писания. Раз так, то тебе необходимо признать, что все твои святые, которых ты приводишь в доказательство, еще менее ясны. Потому что кто может убедить нас в том, что они светлы, если ты говоришь, что Пи-сания темны? Те, которые отрицают, что Писания весьма светлы и весьма ясны, не дают нам ничего, кроме темноты.
Ты здесь скажешь: это все меня не касается, я не говорю, что Писания везде темны, — кто же до такой степени безумен! — они темны только в этом месте и в местах, подобных этому. Отвечаю. Я говорю не только против тебя одного, а против всех, кто так думает. И потом — я против тебя в отношении всего Писания, я не хочу, чтобы в нем хоть что-то называли темным. Там на-писано то, что мы узнали из Послания Петра: что слово Божие есть светиль-ник, сияющий в темноте238. Если часть этого светильника не светит, темноты будет больше, чем света. Христос, когда повелел нам слушать это, просветил нас не так, чтобы какая-то часть его учения осталась темной. Ведь Он на-прасно повелевал бы внимать Ему, если светильник не светит.
Поэтому если учение о свободной воле темно и неясно, то оно не имеет отношения ни к христианам, ни к Писаниям, его следует просто отбросить и числить среди тех басен, которые осудил Павел у христиан, вступающих в сло-вопрения239. Если же оно имеет отношение к христианам и к Писаниям, то оно должно быть ясным, открытым, полностью понятным, подобно всем другим совер-шенно ясным установлениям, потому что все христианские установления должны быть совершенно ясны не только самим христианам, но ясное и понятное Писа-ние должно вооружать их против других, дабы всем заградить уста, чтобы ни-кто не смог им противоречить. Как сказал в своем обетовании Христос: «Я дам вам слова и премудрость, которой не смогут противоречить или противостоять все противящиеся вам»240. Если же уста наши настолько некрепки, что противя-щиеся могут противостоять, то Он говорит неправду, будто никто из противя-щихся не сможет нам противостоять. Либо в учении о свободной воле у нас не будет никаких врагов — что и произойдет, если все это к нам не будет иметь отношения, либо, если это имеет к нам отношение, у нас будут враги, но та-кие, которые не смогут нам противостоять.
Однако эта невозможность нам противостоять (если здесь идет речь о ней) состоит не в том, что враги будут вынуждены таким образом отказаться от своего мнения или что им надо будет теперь согласиться и замолчать; кто может принудить их уверовать против воли, признать ошибку или же замолчать? «Что болтливее ничтожества?» — сказал Августин241. Но это им так заградит уста, что им нечего будет возразить! А если и станут они возражать, то все сойдутся на том, что все равно они ничего не доказывают.
Лучше это показать на примере. Когда Христос (Евангелие от Матфея, глава двадцать вторая) заставил замолчать саддукеев242, приведя им слова о воскресении мертвых (Моисей. Исход, глава третья: «Я Бог Авраама» и прочее; «Бог не есть Бог мертвых, но живых»243), то они не смогли ни воспротивиться, ни возразить. Но отступились ли они из-за этого от своего мнения?
Сколько раз Он обличал фарисеев яснейшими словами Писания и доводами, так что и народ видел, что те побеждены, и сами фарисеи это понимали! Тем не менее враги упорствовали. В Деяниях, по свидетельству Луки, Стефан гово-рил так, что мудрости и духу говорящего невозможно было противиться244. Но как они поступили? Разве они с ним согласились? Наоборот, им было стыдно, что их победили, что они не могут противостоять, и они обезумели, затыкали уши, закрывали глаза, выставляли против него лжесвидетелей245. То же было и тогда, когда он был у них: посмотри, как он опровергал противящихся! Когда он перечислял благодеяния Божии от начала существования этого народа и ут-верждал, что Бог повелел никогда не воздвигать себе храма, — потому что в этом его и обвиняли, в этом и было дело246. Хотя он, наконец, признал, что при Соломоне был воздвигнут храм, однако тут же добавил: «Но Всевышний оби-тает в нерукотворных». И привел место из книги пророка Исаии, глава шесть-десят шестая: «Где же вы построите дом для Меня?»247
Скажи теперь, что они могли сказать против столь ясных слов Писания? Ничего. Однако они не унимались и продолжали стоять на своем. Поэтому он бранил их, говоря: «Люди с необрезанным сердцем и умом! Вы всегда противи-тесь Духу Святому»248 и прочее. Он говорит, что противятся те, которые, однако, могли не противиться.
Перейдем теперь к нашим. Иоганн Гус, выступая против папы249, привел слова Евангелия от Матфея: «Врата ада не одолеют Мою Церковь»250. Есть ли здесь какая-нибудь темнота или неясность? Врата ада сильны против папы и его приверженцев, потому что своим нечестием и своими преступлениями они прославились на весь мир. И это тоже темно? Значит, папа и его приверженцы не та церковь, о которой говорит Христос. Что они могут на это возразить? Можно ли вообще противостоять тому, что говорит Христос? Однако вот проти-востоят и настаивают на этом до сих пор, покуда не испепелят Его самого. И не отступаются они от своего мнения. Христос не умалчивает об этом, говоря: «Враги не смогут противостоять»251. Он говорит: «враги». Потому и противостоят. Не то Он сказал бы не «враги», а «друзья». Однако они не смогут противостоять. Что же это, как не то, что, противостоя, они не смогут противостоять?
Поэтому если нам удастся противостоять свободной воле так, что наши противники не смогут противостоять, даже если они будут вопреки совести упорствовать в своем убеждении, то этого уже будет достаточно. Потому что я прекрасно знаю, сколь не любят люди быть побежденными. Как говорит Квинти-лиан, всякий предпочитает сойти за уже знающего, чем учиться. Несмотря на то что у нас — скорее по привычке, чем всерьез — все повсюду попусту гово-рят: «Я хочу учиться»; «Готов поучиться и, поумнев, следовать лучшему»; «Я — человек, могу и ошибиться»252. Потому что под этой с виду скромной и сми-ренной личиной можно доверительно сказать: «Мне этого мало»; «Я не пони-маю»; «Это насилие над Писаниями»; «Он упорно настаивает». Они, разумеется, уверены, что никто не заподозрит, что при таком смирении можно весьма упор-но противиться и оспаривать даже известную истину. Выходит, что не их злоба виной тому, что они не отступаются от своего мнения, а темнота и неясность доказательств.
Так же поступали и греческие философы: если кто-нибудь из них терпел явное поражение, то — для того чтобы не казалось, что он уступил другому, — он, как передает Аристотель, принимался отрицать первопричины. Поэтому мы очень предостерегаем и себя и других вот от чего: на свете есть много доб-рых людей, которые охотно приняли бы истину, если бы только их кто-нибудь хорошо научил. И не надо думать, что столь большое число ученейших мужей на протяжении стольких веков не заблуждались и знали истину; будто нам не из-вестно, что мир — это царство сатаны253, в котором, помимо нашей природной слепоты плотской, нами правят еще злейшие духи, и мы погрязаем в нашей сле-поте, пребываем во тьме не только человеческой, но и дьявольской.
Итак, если Писание совершенно ясно, говоришь ты, отчего же на протяже-нии стольких веков люди выдающегося таланта пребывали на этот счет в слепо-те? Отвечаю. Они пребывали в слепоте во славу и хвалу свободной воле, дабы видна была та самая великолепная сила, при помощи которой человек способен добиться того, что надо для вечного спасения. Разумеется, тот, кто смотрит и не видит, слушает и не слышит, тот менее всего разумеет и понимает254. Сю-да подходят слова из книги Исаии, которые часто приводят Христос и евангелисты: «Слухом услышите, а не уразумеете; смотреть будете — и не увидите»255. Что иное это обозначает, как не то, что свободная воля или сердце человеческое настолько подвластно сатане, что, ежели не пробудит эту волю чудесным образом Дух Божий, сама по себе она не может ни видеть, ни слышать того, что ясно видят глаза и что слышат уши, до чего можно дотронуться рукой!
До такой степени несчастен и слеп род человеческий! Ведь и сами евангелисты, удивленные тем, как случилось, что иудеи не приняли совершенно неоспоримых и неопровержимых слов и дел Христовых, в этом месте Писания сами себе отвечают, что вот именно человек, оставленный на самого себя, видя, не видит, и слушая, не слышит. Что может быть ужасней! «Свет, — говорит Он, — светит во тьме, и тьма не объяла его»256. Кто в это поверит? Кто слышал что-нибудь подобное? Свет во тьме светит, однако тьма пребывает тьмой и не осветилась?
Поэтому нет ничего удивительного, что в божественных делах в течение столь многих веков мужи выдающегося ума пребывали в слепоте. В человеческих делах — это было бы удивительно. В делах божественных гораздо удивительнее было бы, если бы кто-нибудь перестал быть слепым, но неудивительно, что во-обще все слепы. Ведь — как я уже говорил — без Духа весь род человеческий — это не что иное, как царство дьявола, беспорядочный хаос тьмы! Поэтому и Павел называет бесов правителями тьмы257. И в Первом Послании к коринфянам, глава первая, он говорит: «Никто из князей этого мира не познал Господа мудрости»258. Как ты полагаешь, что станет он думать об остальных, если кня-зей мира он называет рабами тьмы? Под князьями он разумеет первых и наивыс-ших мира сего, тех, кого ты называешь мужами выдающегося ума.
Почему были слепы все ариане? Разве среди них не было мужей выдающего-ся ума? Почему для язычников Христос — это глупость?259 Разве среди язычни-ков нет мужей выдающегося ума? Почему для иудеев это — соблазн? Разве среди иудеев не было мужей выдающегося ума? Павел говорит: «Бог знает умствования мудрецов, знает, что они суетны»260. Он не пожелал сказать: «умствования лю-дей», как гласит об этом текст 2б1, но показал, что под людьми он разумеет лучших и князей, чтобы мы по ним мерили остальных. Однако об этом я, может быть, подробнее скажу ниже.
Для начала достаточно будет сказать, что Писания совершенно ясны и что наше учение при их помощи можно защитить так, что враги не посмеют противо-стоять. А то, что защитить так нельзя, — это чужое и к христианам не имеет отношения.
Если же существуют такие люди, которым эта ясность не нужна, которые при свете такого солнца пребывают в слепоте и спотыкаются, если есть такие нечестивцы, то они показывают, сколь велика сила сатаны над сынами челове-ческими, раз они не слышат и не понимают яснейших слов Божиих. Наподобие того, как если бы кто-нибудь по глупости думал, что солнце — это кусок хо-лодного угля, а простой камень — золото. Если же они благочестивы, то попа-дут в число избранных, которые некоторое время заблуждались262, дабы обнару-жилась на них слава Божия, без которой нам ничего не дано ни увидеть, ни сделать. Если же кто-то не понимает слов Господних, то здесь дело не в сла-бости разума, как ты это полагаешь. Напротив, никто не может лучше понять слова Божии, чем те, у которых слаб разум2б3. И Христос ведь пришел ради слабых разумом или тех, у кого разум слаб2б4. Им и посылает Он свое слово. Однако в нашей слабости укоренилась сатанинская злоба, она властвует над нами и противится слову Божиему. Если бы сатана этого не делал, то после проповеди Божией, услышанной однажды, весь род человеческий обратился бы — и больше ничего не понадобилось бы.
Но к чему я столько говорю? Почему бы нам не покончить со всем сразу одним только предварением и не обратить против тебя твое же собственное рассуждение в соответствии с тем, что сказал Христос: «Своими словами оп-равдаешься, своими словами осужден будешь»265. Ты ведь говоришь, что Писание здесь неясно. Затем ты в нерешительности говоришь о том, что можно было бы сказать «за» и «против» обеих сторон, приводишь в своей книжице скорее то, что можно назвать Диатрибой, чем то, что называют Апофасис266 или еще как-нибудь, потому что, все сопоставляя, ты не хочешь утверждать ничего опреде-ленного. Так вот: если Писание здесь неясно, то почему те, которых ты про-славляешь, здесь не слепнут, а глупо и легкомысленно видят и утверждают свободную волю, как если бы Писание было им ясно и понятно? Еще бы! Столь великое множество наиученейших мужей, с которыми все по сей день согласны! Среди них есть и такие, за которых, кроме удивительного знания Священного писания, говорит также их благочестивая жизнь! Некоторые из них не только защищали учение Христово в своих сочинениях, но даже доказывали его своей кровью! Если ты это говоришь серьезно, то ты хорошо знаешь, что у свободной воли есть такие защитники, которые обладают удивительным знанием Священных писаний, а также и то, что они доказали это своей кровью; если это правда, значит, Писание им было ясно! Иначе в чем заключалось бы их удивительное знание Священных книг? И потом: какое легкомыслие, какая опрометчивость проливать кровь за дело неясное и темное! Это пристало бы не мученикам Хри-стовым, а бесам!
Ты представь себе и поразмысли, как ты думаешь, чему следует придать больше значения: мнениям столь многих просвещенных людей, столь многих пра-воверных, столь многих святых, мучеников, новых и древних теологов, акаде-мий, Соборов, епископов, пап, которые считали, что Писания ясны, и подтвер-ждали это как своими сочинениями, так и своей кровью, или же твоему единст-венному частному мнению, следуя которому ты отрицаешь, что Писания ясны, при том, что ты никогда не пролил за учение Христово ни одной слезы, не проронил за него ни одного стона?
Если ты полагаешь, что они думали правильно, почему ты им не подража-ешь? Если не полагаешь, то почему восхваляешь их так пылко и неумеренно, будто хочешь обрушить на меня бурю и лавину красноречия, которые, однако, гораздо более затопили тебя, а мой ковчег всплыл невредимый?2б7 Ведь ты при-писываешь столь великим людям одновременно и высшую глупость, и опрометчи-вость, когда пишешь, что они были умудрены в Писании, утверждали его своим пером, жизнью и смертью, однако оно, как ты говоришь, темно и неясно. Это все равно что сказать, будто они, познавая Писание, были невежественны, а утверждая его, были глупы. Я — их хулитель — никогда не ослаблял их так, как это делаешь ты — публичный их хвалитель.
Итак, я ловлю тебя, как говорят, на силлогизме268. Потому что одно из двух должно быть ошибочным. Или то, когда ты говоришь, что их знание Свя-щенного писания, их жизнь и мученичество были достойны удивления, или же то, когда ты говоришь, будто Писание неясно. Но так как ты совершенно уве-рен, что Писания неясны (этому ты посвятил всю свою книжицу), то остается полагать, что ты назвал их умудренными в Писании и мучениками Христовыми для развлечения или же из лести, но во всяком случае не всерьез. Ты это де-лал, просто чтобы сбить с толку невежественный народ, а Лютеру задать рабо-ту и вынудить его к пустословию, ненависти и презрению. Я ведь говорю, что ни одно из этих мнений не верно, но оба они ложны.
Во-первых, писания совершенно ясны; во-вторых, те мужи, коль скоро они защищают свободную волю, вовсе не сведущи в священных книгах, и защищают это не жизнью и смертью, а только лишь пером, исполненным чуждого духа.
Поэтому я заключаю это рассужденьице так: при помощи Писания — коль скоро оно темно — до сей поры о свободной воле не было, да и не могло быть сказано ничего определенного — ты сам этому свидетель. Ни один человек от сотворения мира ничего не мог привести в защиту свободной воли — об этом уже было сказано выше. Учить же чему-нибудь, что не предписано ни одним словом Писания, приличествует не учению христиан, а правдивым рассказам Лу-киана; только ведь Лукиан, в шутку и всерьез забавляясь потешными история-ми, никого не обманывает и никому не вредит, а у нас в деле серьезном, ка-сающемся вечного спасения, безумствуют, готовя гибель несчетному множеству душ.
Этим бы я и хотел закончить все дело о свободной воле. А именно тем, что доказательства врагов стоят за меня и выступают против них самих. Пото-му что нет доказательства сильнее, чем собственное признание и собственное свидетельство виновного. Так как Павел велит заграждать уста пустословам2б9, то мы намерены взяться за самую суть спора и обсудить дело в том порядке, который и приняла Диатриба. Сперва мы опровергнем доказательства, приведен-ные в защиту свободной воли, потом защитим наши, которые были опровергнуты и, наконец, выступим против свободной воли за Божию благодать.
