Перевод А. Забелина
Публикуется по изданию: Евгений Берсье. Избранные беседы. СПб.: Типография Благосветловой, 1881.
От переводчика

Французский реформатский пастор Берсье, беседы которого я перевел и издаю, пользуется большою и заслуженною известностью в Европе. И у нас первые мои опыты познакомить с ним русских читателей также были приняты радушно. В чем заключаются причины такого всеобщего сочувствия и внимания к его словам? Читая беседы Берсье, человек, какого бы он ни был образа мыслей, чувствует себя в сообществе умного и доброжелательного друга, которому знакомы все вопросы, волнующие общество, который всем, что больно, переболел, все, на что плачутся, перечувствовал, обо всем передумал и после зрелого обсуждения тонким и опытным умом указывает исход мировым скорбям в лучшем усвоении людьми высоких идеалов христианства, к сожалению, не всегда верно понимаемого. Совершенно спокойная и ясная речь, столь приличная истинному убеждению, и чарующее добродушие, которым проникнуты все беседы Берсье, делают чтение их чрезвычайно увлекательным и приятным для каждого. Берсье читают даже люди, держащиеся того мнения, будто христианство уже не владеет достаточными средствами для идейной борьбы с озлоблением огромного числа недовольных. Русский читатель, который даст себе труд ознакомиться с предлагаемою ему книжечкою, увидит, что речь, черпающая свою силу из христианского источника, вполне владеет средствами разрешать самые трудные вопросы современности...

Лучшим доказательством выдающихся достоинств бесед Берсье служит широкая распространенность их не только в отчизне проповедника, но и далеко за ее пределами. Его беседы переведены на английский, шведский, датский и немецкий языки. Всех его бесед более 60; на французском языке они заключаются в 6 томах, из которых первые 5 томов выдержали уже 6 изданий.

Видение Илии

Одно из самых поразительных доказательств печального неведения, царствующего в нашей стране, о предметах Св. Писания есть то легкомыслие, с которым судят о Боге ветхозаветном. Я разумею здесь не только едкую критику, которая, начиная с последнего столетия, нападает на самые высокие библейские сцены и, не стараясь даже понять их смысла, находит здесь предмет для низких насмешек. Я разумею здесь также и науку, которая называется и хочет быть более серьезною. Меня поражают те предубеждения, которым она подчиняется. Таким образом, основываясь на том, что Св. Писание с непоколебимой правотой, со святым чистосердечием описывает нам слабости, хитрости и падения Авраама, Иакова, Моисея, Давида, всех этих героев еврейского народа (которых национальная гордость не описала бы такими красками, если бы она диктовала эти книги), некоторые ученые не задумываются эти ошибки и эти преступления возводить на Самого Бога, не спрашивая самих себя: одобряет ли Он их, не обращая внимания, что Он их осуждает, и что все виновные в них проходят скорбную и суровую школу испытания и раскаяния. Точно также стараются видеть в Иегове Бога мщения, приписывая ему себялюбие, ненависть, дурные страсти, которые Израиль примешивал к выполнению миссии, назначенной ему Промыслом, основываясь только на том, что Иегова в своих божественных планах по отношению к человечеству употребляет некоторое время, как орудие, народ израильский, для чего подвергает его ярму теократии и вследствие того множеству законов, которые, как все законы гражданские и политические, должны быть утверждены силой. Но при этом забывают, что даже под покровом теократии Его истинные свойства, т. е. Его всеобщая справедливость, Его любовь и милосердие блещут в тысяче мест Ветхого Завета, что вы иногда вдыхаете там кротость, нежность совершенно евангельские, и что слушая многие места из пророков, вы чувствуете себя уже у ног Иисуса Христа. Ужели мы будем презирать божественный свет, озаривший нас в Ветхом Завете потому, что Бог Израиля, открыв Себя в своем Сыне, уже вполне излил на нас свой свет? Разве полуденный свет может заставить нас забыть свет утренней зари? Нет, братья. В тени, окружающей Бога в Ветхом Завете, мы почитаем Бога Авраама, Моисея, Илии и Давида, потому что Он для нас есть и всегда будет Богом, которого открыл нам Иисус Христос.

Эту мысль мне внушил рассказ о видении Илии и я не боюсь сказать, что, размышляя и отыскивая в нем истинный смысл, вы точно так же, как и я, видите в нем высокое предчувствие Евангельского откровения, чрез которое Бог дал нам узнать все свои божественные свойства.

Этот рассказ извлечен из истории Илии. Илия есть истинный тип героев теократии. В эпоху унижения, гнусностей, всеобщего идолопоклонства им обладала одна мысль о славе Божией. Эта страсть его пожирает. Он не знает другой отрады. Он желает восстановить царство Иеговы, и в этой миссии его ничто не останавливает, никакие плотские и кровные узы. Подобно Иоанну Крестителю, который спустя 9 веков, будет наследником его имени и его дела, он вырастает в пустыне. Он выходит оттуда, чтобы явиться во дворце Ахава, чтобы возвестить божественные угрозы, и тогда его голос раздается как гром небесный. Суд Божий ему сопутствует, и таково его могущество, что весь народ останавливается при его словах. Он бросает вызов жрецам Ваала, срывает маску с их плутней и заставляет убить их без всякой жалости. Тогда он считает возможным поверить, что наступило царство Господа, потому что народ Его призывает и в продолжении целого дня эхо Кармильских гор гремит криком толпы: "Предвечный есть Бог! Предвечный есть Бог!".

Но, о горе! После энтузиазма одного дня вновь начинается увлечение этого мира. Ахав всегда будет Ахавом, Иезавель Иезавелью, и толпа, на минуту увлеченная жаром пророка, возвращается с ненасытимой жаждой к гнусностям культа кровавого и сладострастного. Тогда Илия, как все пламенные души, переходит от одной крайности к другой. Им овладевает уныние. Вера его затмевается. Бог от него скрывается, Его пути для него делаются непонятными. Илия досадует на Бога, что он забывает Свое дело. Как бы легко было ему вмешаться, поразить громом Его не почитающих и таким образом окончить дело разрушения, начатое в Кармиле. Но нет! Небо не отверзается, Бог хранит молчание, Иезавель также могущественна и жизнь пророка в опасности. Илия в отчаянии убегает. Его душа утомлена жизнью, он хочет погрести себе в пустыне. Он идет к югу, далеко, очень далеко от этой земли иудеи, где он тщетно боролся, очень далеко от этого неблагодарного и пустого народа. Он идет до самого Хорива. Ему нужна безмерная пустыня, эти голые и унылые вершины гор, эта печальная и дикая природа, которая соответствует состоянию его души. Он там хочет умереть, и когда голос Бога, который следует за ним в его убежище, спрашивает его: "Что ты делаешь там Илия?" он отвечает ему горькой жалобой, он упрекает Бога за то, что Он оставил Свое дело и, призвав его к самой страшной борьбе, покинул одного бороться.

Братья! Не будем судить пророка. Даже в его отчаянии я нахожу жар, его пожирающий. Его искушение есть искушение великих душ, которые снедает жажда справедливости и святости. Дай Бог, чтобы ценою даже заблуждений, подобных его заблуждениям, нам было дано видеть в настоящее время верующих, которые были бы похожи на него.

Души холодные ничего не поймут в этом возмущении Илии. Они не имеют возвышенного идеала, который бы ими завладел. Так как пришествие царствия Божия есть наименьшая из их забот, так как дело справедливости и истины никогда их не воспламеняло, то они легко предаются увлечениям мира и решили, что они никогда не могут его изменить. Для них мудрость состоит в том, чтобы брать людей такими, каковы они есть, и умеренность им кажется лучшей и разумнейшей из всех философий. Зачем хотеть преобразовать мир? Зачем желать поднять против себя предрассудки и страсти, когда можно жить счастливо и покойно? Поэтому такие люди судят как фанатизм все то, что выше их, и люди, подобные Илии, в какую бы эпоху они ни явились, им кажутся безумцами. Но пусть человек горячо желает торжества истины, пусть он страдает, видя имя Божие не признаваемым, Его славу унижаемою и справедливость попираемою ногами, тогда он узнает в этом рассказе свою собственную историю и в стонах пророка выражение своей собственной скорби.

Так, я себе представляю, должны были искушаться христиане первых веков, когда они после тщетных ожиданий вместе со всею первенствующею церковью скорого возвращения Иисуса Христа и Его славного явления, увидели, что с истиной борются и часто ее отталкивают, что она принуждена медленно приобретать одну душу за другой, что она должна отстаивать свое дело перед сильными; когда они увидели, что церковь возрастает с трудом и подчиняется условиям всех человеческих учреждений, что она, подобно им, имеет свои слабости, свои беды, свои падения и считает отступников тысячами...

Так точно должны были искушаться наши отцы, после реформации, когда, мечтая для своего отечества о религии свободной и серьезной, о совести, освобожденной от людского ярма, и об этом великом будущем, которое могло бы им дать одно Евангелие, они должны были увидеть свои храмы срытыми до основания, домашние очаги разрушенными, Библии изорванными и себя самих сосланными, как будто за какое-нибудь злодейство, в изгнание. Кто вам расскажет о тоскливых взглядах, которые должны были эти благородные изгнанники обращать к Богу, который казался оставившим Свое дело? Кто нам расскажет их скорбные молитвы, их ропот, их стоны, полные горечи?..

Так точно искушаются и в наши дни те. которые, надеясь своими глазами видеть торжество Евангелия, распространение церкви, соединение христиан, теснящихся у подножия креста их Учителя, наконец, одно из тех великих религиозных движений, которые спасают души и мир, принуждены видеть то, что видим мы: пред лицом общества, равнодушного и насмешливого, церковь разделенную, слабую, без великих стремлений, без энтузиазма, и успехи царства Божия, зависящими, по-видимому, от случайностей, совершенно внешних и от причин, совершенно человеческих... Пред лицом такого зрелища вера колеблется, сердце смущается; начинают сомневаться, как Илия, не вступится ли и не будет ли действовать Бог; как Илия, забывают величественные следы его вмешательства в прошедшем. Если к этим общим причинам смущения присоединяется какое-нибудь особенное испытание, продолжительная несправедливость, от которой стонут, какой-нибудь жестокий, необъяснимый удар, то этого вполне достаточно, чтобы вырвать у самых твердых крик тоски и ропота, чтобы довести их, может быть, до отчаяния...

Христиане! Вы, которые знаете эти искушения, вы знаете также то, что в них есть страшного. Между тем, позвольте мне сказать, что все это скорби благородные. Было бы гораздо хуже, если бы вы примирились с тем, что происходит, и чувствовали бы себя хорошо в этом мире, где Бог трактуется, как существо чуждое; если бы вы хладнокровно смотрели на эти несправедливости, на эти страдания, на эти гнусности, которые оскорбляют нас на каждом шагу, если бы вы принимали эту жизнь и этот свет такими, какими их сделал грех. Счастливы те, которые чувствуют голод и жажду справедливости, сказало Евангелие. Но, страдать, как Илия, как Иоанн Креститель, как Павел, это есть еще нечто наилучшее и более великое на земле, потому что только при этом условии можно получить утешение от Бога. Посмотрим, как Бог наставляет Илию и поищем в этом нашей силы.

И сказал Бог Илии: "выйди и стань на горе пред лицом Господним". Пророк повинуется. Стоя на вершине Хорива, откуда его взор обнимает пустыню и небо, он ожидает, потому что Предвечный ему явится и будет с ним беседовать.

Илия смотрит и вот на горизонте встают облака пыли. Это поднимается ветер пустыни внезапный, стремительный, как обыкновенно бывает на востоке. Скоро небо покрывается мрачной завесой. За продолжительными и заунывными шквалами следуют взрывы громоносной бури. Деревья вьются как веревки и вырываются с корнем. Самые утесы колеблются. Песок пустыни движется подобно волнам яростного моря. Ураган проходит... но Предвечного не было в ветре...

Пророк смотрит опять и вот перед его смущенными глазами, горизонт кажется движущимся... утесы колеблются, земля полуоткрывается, гора, как будто объятая головокружением, качается на своих основаниях. Это землетрясение; оно разверзает пропасти, которые, кажется, все должны поглотить. В течении нескольких мгновений природа делается жертвою этой ужасающей конвульсии.., но Предвечного не было в этом землетрясении...

Илия смотрит опять и вот страшный блеск освещает пространство. Небесный огонь зажег землю. Красноватое пламя пожара, сверкающее среди бурной ночи, растягивается быстро, как молния; оно бежит, оно ползет змеей по ребрам горы, оно зажигает сухую траву, деревья, опрокинутые ветром. Скоро делается огненный потоп, который охватывает все, и кипящие волны которого поднимаются, кружась как смерч к черному своду неба. Илия в ужасе отступает... но Предвечного не было в огне.

Буря, землетрясение, пожар не было ли это то, что просил Илия, когда, тоскующий и унылый, он упрекал Предвечного за Его бездействие и за Его непонятное молчание? Не говорил ли он Ему некоторым образом: "Восстань! Заступись за Свое дело, вымети твоих врагов, как песок пустыни, сокруши их в Твоей ярости, сожги их, как солому!" И вот Илия видел непреодолимое, страшное могущество: и в урагане, который все уносил в своем полете, и в земле, подвигнутой до своих оснований, и в огне, пожирающем то, что пощадила буря. Он все это видел и трепетал... но Предвечного там не было. Где же Он и по какому признаку Илия может различить его пришествие? Пророк сейчас это узнает.

Страшное видение бури прошло. Ее дуновение утихло. За ее содроганиями последовало спокойствие, за ужасающим блеском молнии наступил тихий, ясный день. Опять показалось восточное небо с его прозрачной лазурью. Природа, кажется, возродилась вновь еще прекраснее и спокойнее, и из глубины долин до самой вершины горы Хорива, до самой пещеры, в которой нашел свое убежище Илия, тихое веяние ветра несет гармонический шум природы, ожившей вновь под дуновением ее творца. Илия выходит из своего убежища. Невыразимое чувство охватывает его душу, которую расстроил страх, ее проникает чувство мира, освежения и радости. Ни шум бури, ни содрогания природы не тронули ее до такой степени. В этих звуках, тихих и легких, он узнал присутствие Бога и, покрыв голову своей верхней одеждой, он преклоняется и благоговеет.

В этой ветхозаветной сцене не сказывается ли высокое предчувствие последнего откровения, которое Бог должен был дать человечеству чрез Евангелие? Этот Бог, присутствие Которого Илия видел только в делах Его правды и гнева, этот Бог, сильный во мщении, сколько Он ни поражал, ни наказывал, не сказал своего последнего слова. Он делает из ветров своих ангелов и из огненного пламени своих слуг, и между тем Его нет ни в буре, все низвергающей, ни в огне, все пожирающем, и если Синайский Закон и теократия Израиля открыли миру Его святость и справедливость, то некогда откроется, что Его имя есть любовь.

Илия еще не поймет глубокого и истинного смысла этого видения, который выше его, и в том, что следует за этим видением, Предвечный открывает ему этот смысл только отчасти. Действительно, Он ему повелевает опять идти и соединиться с Азаилом, Ииуем и Елисеем, Которые все трое будут орудием Его мщения, Которые скоро накажут Ахава, Иезавель и народ, поклоняющийся идолам. Азаил, Ииуй и Елисей это ветер, землетрясение и пожар, которые Предвечный пошлет, когда сочтет это нужным... Таким образом Бог вступится, день Его гнева настанет, но нужно, чтобы Илия знал, что мщение не будет Его последним словом. В эти страшные минуты вмешательства Бог не покажет Себя всего и истинное откровение еще впереди.

Братья! Это откровение мы уже созерцали... Что это за благая весть, которую изображают тихие и легкие звуки, слышанные пророком? Откройте ваш слух и в эту ночь, воспоминание о которой мы будем прославлять сегодня вечером (говорено накануне Рождества 1865 г.), послушайте эту ангельскую песнь, которая с небесной высоты несется на долины Вифлеема: "Слава в вышних Богу, на земле мир, к людям благоволение". Подойдите к этой колыбели, в которой величие Божие разоблачилось, посмотрите на этого Младенца, родившегося между самыми бедными людьми. Вокруг Его нет никакого блеска. Ничто вас от него не отдаляет, ничто не пугает, все здесь просто и без прикрас и между тем здесь Бог земли и неба во истину Себя открыл. Из этих скромных Вифлеемских яслей выйдет спасение мира. Младенец, рождение которого прошло почти незамеченным, будет возрастать. Он будет подниматься как слабый отпрыск, по словам пророка. Он не будет иметь никакого внешнего блеска, ничего что бы напомнило страшное величие этого Бога мщения, которого призывал Илия. Вместо железного скипетра Мессии, воображаемого евреями, Он будет носить трость, на место венца победителя венец терновый. Его голос не будет грозить, как молния и буря. Он будет возвещать прощение, мир и спасение. Он скажет всем скорбям земным: "Придите ко мне, потому что я кроток и смирен сердцем". Для врагов Своих Он будет иметь только молитвы, для своих палачей только благословения, Он будет унижаем, оскорбляем, поносим, наконец, пригвожден к проклятому дереву, но в этом избытке унижения Он откроет миру неведомое величие любви победительницы, любви, которая доходит до самопожертвования... Величие, которому нет равного, окружит Его окровавленную главу, и в этой обезоруженной жертве человечество признает своего Царя. То, чего не могли сделать сила, страх и жестокость, сделает Его крест... Совесть людей будет пробуждена, сердца тронуты, Церковь основана, родится новое человечество и начнется царствие Божие на земле. Церковь будет возрастать; имея своим девизом веру, любовь и надежду, она завладеет народами. После 18 веков, Церковь будет проповедовать весть о спасении на всех местах земного шара, в ожидании дня, когда на умиротворенной земле будет один пастырь и одно стадо. Да, братья, при этом чудном торжестве любви искупительницы, преклоним головы и будем благоговеть, как Илия, потому что воистину здесь присутствует Предвечный.

Таким образом мы видели истинный смысл этого высокого видения. Теперь мы знаем, что означает этот тихий и легкий звук, который наполняет душу Илии святым трепетом; мы знаем, что Бог есть любовь.

Теперь нам остается извлечь из этой сцены некоторые назидания, которые в ней сокрыты Богом.

Прежде всего научимся не осуждать Предвечного. Часто, мы уже это говорили, медленность суда Божия нас удивляет. Его молчание нам кажется необъяснимым и почему Он не вступается, спрашиваем мы себя. Почему Он позволяет Свое дело оспаривать, подвергать нападкам и, может быть, даже поражениям? Почему Он позволяет злу торжествовать и распространяться? Прежде даже, чем наши уста произнесут это обвинение, наше раздраженное, нетерпеливое сердце уже призывает Его вмешательство, Его суд и, может быть, Его гнев.

Братья! Илия, призывая этот гнев, не знал того, что знаем мы. Он не видал Святого и Праведного умирающим на кресте. Он не видал, как милосердие более сильное, чем ненависть, покорило сердца и основало царствие Божие на земле. Что мы ответили бы, если бы этот гнев постигнул нас первых? Разве мы заслуживаем его меньше, чем те, на кого мы его призываем и кто нас раздражает? Участвуя в милостях, которые мы получили, в свете, который нас озарил, в терпении, которое нас перенесло, в освобождении, предметом которого мы сделались, и противопоставляя всей этой истории Божественного милосердия историю нашего упорства, неблагодарности, трусости, тайных наших ошибок и, может быть, даже преступлений, можем ли, смеем ли мы призывать еще Бога мщения? Лучше воспользуемся тем, что час правосудия еще медлит наступать, что нам самим, как и другим, остается еще время для раскаяния и для спасения. Вспомним, что человеческий гнев не выполняет Божеского правосудия и для того, чтобы победить зло, будем подражать Божественному Провидению, которое, имея возможность все укротить силой, прежде всего предполагает над всем восторжествовать любовью.

Рядом с этим назиданием я нахожу в приведенном мною тексте мысль, полную утешения. Кто из нас, пробегая историю человечества и свою собственную, не чувствовал иногда, что им овладевает трепет сомнения, потому что он тщетно искал Божественного вмешательства? Кто из нас не хотел бы тогда спросить у Бога тайны Его странных путей, которые нас смущают? Да, эту тайну Бог нам открывает в видении Илии; эта тайна есть любовь. Она есть окончательное и высшее объяснение всего того, что Бог совершает в истории человечества и в нашей собственной, любовь, а не гнев, любовь, а не мщение, как бы иногда могло подумать об этом наше сердце. Но, братья, хотя Бог всего Себя открывает в любви, не будем, однако ж, забывать, что Он же посылает ветер, землетрясение н огонь, которые все пожирают, поэтому будем остерегаться поднять на себя руку Предвечного и не будем делать из идеи об Нем чего-то изнеженного, женственного, слишком сообразно с духом настоящего поколения. Нет, и для нас также Предвечный царствует; Он управляет всеми переворотами, колеблющими мир, Он их посылает... И нет ли некоторых страниц в истории, где вмешательство Его правосудия делается некоторым образом очевидным и где, как Валтасар на своем вавилонском пиршестве, мы различаем таинственную руку, которая пишет смертный приговор несправедливым царствам? Когда рушатся Ниневия или Вавилон, когда эти гигантские империи гибнут, не видим ли мы тут вмешательства Божия? Когда Иерусалим, убийца Иисуса Христа, попирается ногами язычников, когда по пустырю, на котором некогда возвышался великолепный Соломонов храм, проходит соха, когда Израиль, как беглец, рассеялся по всему миру, чтобы удивлять историю своей беспримерной судьбой, не видим ли мы тут исполнения этих страшных слов: пусть будет кровь Его на нас и на наших детях!". Когда сам Рим, падение которого за четыре века возвестил прозорливец апокалипсиса, был наводнен варварами и его разрушители, Аттила и Генсерик, повинуясь таинственной судьбе, сами себя называют бичами Божиими и, садясь в лодки, говорят кормчему: "оставь свое судно идти туда, куда дует божественное мщение", разве тут мы можем не признавать мщения Промысла, и если мы это забываем, то дымящиеся развалины, которыми везде отмечено было прохождение этих варваров, не возвестят ли этого вместо нас?.. Когда, наконец, в новейшей истории мы видим, что все государства, воевавшие с христианством и его отвергнувшие, роковым образом вступили на путь упадка и смерти, и что цивилизация, прогресс, уважение к свободе совести, истинная свобода существуют только под сенью Креста и там, где Евангелие вошло в жизнь народов; когда все нам показывает, (как в этом некогда благородно признался в одной из своих прокламаций, президент одной великой республики, где не краснеют, призывая имя Бога живого), когда весь мир нам показывает, что справедливость возвышает нации и что грех есть гибель народов, нам нужно бы было быть слепыми, чтобы не признать, что Бог действует даже в самые несчастные дни истории и что Он позволяет, как в видении Илии, врываться буре и разрушительному огню. Да, Бог царствует, это надо говорить, провозглашать очень громко пред лицом цивилизации, опьянелой от своего материального прогресса и которая исповедует такое презрительное равнодушие, такое оскорбительное пренебрежение к существованию невидимого мира. Надо ей напомнить, что она не может безнаказанно без Него обойтись и что если Его место будет пусто, то Его займут злые силы. Надо ей напоминать, что правосудие Божие не дремлет, хотя это так и представляется, и для наказания народов, забывающих Бога, Ему стоит только оставить их на один день на волю дурных страстей, которые бродят в глубинах народных масс, предать их этому, поднимающемуся приливу материализма, которому один только Он может сказать: "ты не пойдешь дальше". Надо напоминать этой цивилизации, что развращение нравов, обнаруживаемое высшими классами и выказывающее себя в высокомерной роскоши, в низших слоях возжигает ненависть и дикие страсти, взрыв которых породил бы нравственную бурю, рядом с которой буря, виденная Илией на Хориве, была бы детской игрушкой. Надобно, наконец, напоминать этой цивилизации, что Бог свят, что с ним играть нельзя и что для отдельных лиц, как и для целых народов Его суд есть самая верная действительность.

Да, Бог царствует в истории. Но если мы верим его верховной деятельности, то сколько раз также в истории мы теряем следы Его шагов, Как часто зрелище, представляемое этим миром, нам кажется лабиринтом, где мы блуждаем. И даже в решениях суда Божьего сколько есть для нас вещей необъяснимых! Увы! в буре, поднимаемой дуновением Его правды, я вижу невинного, поражаемого рядом с виновным, детей, искупающих преступления отцов; я вижу последствия несправедливости, распространяющиеся на многие поколения; я вижу таинственный рок, тяготеющий над людьми или над народами; я вижу, что удаются счастливые случаи силы и ловкости, тогда как хорошие дела погибают, так что зная с одной стороны, что все эти события, даже те, которые меня смущают, посланы Богом, я чувствую с другой стороны с не меньшею очевидностью, что Бог тут не весь. Вот тогда-то видение Илии приносит мне благодетельный и поистине божественный свет, потому что если оно мне показывает, что Бог посылает бичи, наказывающие мир, то оно в тоже время меня научает, что Его наказания не дают нам узнать Его всецело, что тайна Его путей где-то в другом месте, что Он весь в этой любви, которой история меня не научит, но которую Бог открывает в тишине душе прощенной, верующей в Его слова, слушающей Его и желающей от Него поучаться.

Души скорбящие! Воспользуйтесь этими утешениями. Вы стонете, может быть, сегодня под тяжестью испытания. По-видимому, Бог направил против вас все свое могущество и вы видели, что в вашей жизни осуществилось все то, что есть ужасающего в видении Илии... Ветер скорбей вымел ваши надежды, ваше счастье рухнуло в день траура, и ваше сердце проходит то, что Св. Писание называет горнилом скорби. Вам говорили, чтобы вы искали Бога в этих ударах, которые вас поражали, но ваше сердце содрогалось и, как Илия, вы все еще ожидаете... Вы правы, потому что если эти испытания были желаемы Богом, то все-таки не в них Он откроет вам свою волю и свою тайную мысль... Верьте! приближается день, когда вы услышите тихий и легкий звук, который донесся до слуха пророка, этот тайный голос Предвечного, который один успокаивает возмущенную душу и приносит ей невыразимые утешения. Вы его услышите и тогда узнаете, что любовь была в основании всех посланных на вас бед, что одна любовь может объяснить ваши скорби; вы это узнаете и, преклонясь вместе с Илией и покрывая свое лице, скажете: "во истину здесь Господь".

Братия! Когда Илия увидел это видение на Хориве, голос Предвечного ему сказал: "Возвратись из пустыни в Дамаск!" Возвратись! Это слово он должен был услышать, потому что в день опасности он оставил свой пост и свою миссию. Возвратись к тем, у которых ты должен служить мне свидетелем! Возвратись в те места, где тебя ожидают ненависть, презрение и преследования! Возвратись, потому что если я укрепил твою веру и поднимаю твой упавший дух, показывая тебе Себя на святой горе, то это не для того, чтобы ты остался погруженным в восторг, но для того, чтобы ты шел более крепкий и более верный служить Мне в этом мире, который забывает Меня и губит себя.

Послушаемся этого повеления Божия, и пусть оно будет нашею силою. Мы пришли сюда, может быть, унылые и тоскующие, как Илия. С ним вместе мы узнали еще раз тайну путей Божиих. Но более счастливые, чем он, мы видели эту любовь, которую Христос открыл миру, любовь, которая для нас есть последнее слово и последнее объяснение всего, что с нами случается. Итак, братия, возвратимся также и мы Е нашему долгу. Возвратимся Е этим заблудшим душам, к этому пустому, легкомысленному обществу, к этому неверующему миру, пред которым Бог хочет видеть нас своими свидетелями. Возвратимся туда, чтобы там быть смиренными, бодрыми и верными, чтобы принести туда вновь ожившую веру, более светлую надежду, более сильную и устойчивую любовь. Возвратимся туда и пусть этот мир, слушая наши слова, видя наши дела, узнает, что мы, как Илия, выходили на святую гору и что там мы слышали Предвечного.