Милосердие Божие

"Не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как и Я помиловал тебя?" (Мф. 18:33)

I.

Вы, вероятно, братья мои, уже представили себе в уме ту притчу, из которой взяты эти слова. Один властелин Востока требует, чтобы его управляющие отдали ему отчет. Один из них, занимавший, вероятно, очень высокий сан, оказывается должным громадную сумму: десять тысяч талантов, т. е. сорок миллионов на наши деньги. Но человек этот несостоятелен и по закону следует продать все его имущество, даже его самого, жену и детей. Он падает к ногам царя: "Государь! - взывает он к нему, - потерпи на мне, - и все тебе заплачу". Тогда царь, тронутый состраданием, не только отпускает его, но и прощает ему весь долг. Вот он свободен; он возвращается домой, как вдруг встречает на пути одного из своих должников, который ему должен ничтожную сумму, каких-нибудь пятьдесят динариев. Он схватывает бедного должника на горло и душит, говоря: "отдай мне свой долг!" Напрасно несчастный умоляет его; управляющий бросает его в темницу. Но против подобного поступка протестует общественная совесть; царю дают знать о случившемся. Царь призывает к себе своего управляющего: "Злой раб! - говорит он ему, - я тебе простил весь твой долг... Не надлежало ли и тебе помиловать товарища твоего, как я помиловал тебя?" - И он, в свою очередь, бросает его в темницу, где несчастный просидит, пока не уплатит всего долга.

Вникая в дух этого рассказа, я в нем нахожу ясно различающиеся две великие идеи: сострадание Божие и сострадание, которое мы должны иметь к нашим ближним. Таков двоякий предмет моей проповеди, на который я желаю, с Божией помощью, обратить сегодня ваше внимание.

Слово "сострадание" - это одно из тех слов, которые чаще всего упоминаются в Библии, и можно сказать, что это слово в том частном смысле, который придает ему Писание, выражая им одно из божественных свойств, есть поистине слово откровения.

Необходимо при этом случае заметить удивительный контраст в учениях Ветхого и Нового завета.

Библейский Бог свят; в этом особенность Его природы, основа Его бытия. Это именно игнорировали все естественные религии и все, даже самые возвышенные, философские системы, ибо все они более или менее возводят до Бога начало зла; все они в известной мере наносят оскорбление чистоте божественной натуры. Только пророки Израиля представляют нам в Иегове существо, чувствующее отвращение ко злу. Таким Бог открывает себя им. Таким созерцал Его Исаия в своем великолепном видении во храме. Серафимы с покрытыми ликами окружают Его. "Свят, свят, свят Господь Саваоф!" - это их торжественный гимн, - а пророк восклицает: "Горе мне, ибо я человек оскверненный!" Бог Израиля свят, могуществен. Если он нисходит в среду своего народа, то место, где он является, называется также "Святая святых". Такова высокая идея о божественной натуре, представляемая Писанием. Закон, начертанный Богом на камнях Синая и в человеческом сознании, есть лишь выражение Его существа. Если этот закон бессмертен, то это оттого, что таков Бог; если мы обязаны соблюдать этот закон, то это оттого, что мы созданы по образу и подобию Божию. Это не произвольная обязанность; это идеальная, но основательная и неизбежная цель, предназначенная нам: "Будьте святы, ибо Я свят!"

И этот самый Бог, святой по своей природе и ревнивый страж закона, Им созданного, этот всемогущий Бог нам, однако, является полным сострадания к грешному человечеству. Это сострадание никогда не было изображено в более трогательных чертах, чем в этой книге, с такою силою выражающей Его неизменную святость. Да, когда мы читаем эти страницы Ветхого Завета, в котором невежественная и полная предубеждений критика не хочет видеть ничего, кроме сурового и карающего Иеговы, мы в них видим излияния божественной нежности, черту, предвещающую уже появление Евангелия. Это прелестная утренняя заря, пробивающаяся сквозь тень еще несовершенного откровения и долженствующая вскоре озарить человечество ярким светом. Моисей просил Бога открыться во всей Своей сущности: "И Господь прошел перед ним, говорит Писание, и раздался голос: "Господи, Господи, Бог милосердый и милостивый, многотерпеливый во гневе, совершеннейший в доброте и истине, сохраняющий милость в тысячу родов, прощающий вину, преступление и грех"... (Исх. 34:6-7). Нигде это милосердие не выражено с такою красотою, как в книге Псалмов.

Приведем несколько отрывков. "Милосерд и благ Господь, долготерпелив и многомилостив. Не беспрестанно негодует и не вечно злопамятствует. Не по грехам нашим поступает Он с нами и не по неправдам нашим воздает нам... Как далек восток от запада, так удалил Он от нас преступления наши. Как отец жалеет сыновей своих, так Господь сжалился над боящимися Его" (Пс 103:8-13). Когда пророки говорят о милосердии Иеговы к своему непокорному народу, они заимствуют свои образы у наиболее живых человеческих чувств, не опасаясь этим унизить достоинство Бога. "Может ли женщина забыть грудное дитя свое? Не пожалеет ли она сына чрева своего? Но если даже и они забудут, то я не забуду тебя, говорит Господь" (Ис 49:15). В другом месте представляется заблудшая и преступная женщина, которую оскорбленный супруг зовет опять к себе, обещая ей прощение. Пророк, кажется, рисует нам как бы с намерением - высшую степень позора и бесчестия у грешников, чтобы на этом мрачном фоне человеческих гнусностей и слабостей с тем большей яркостью заставить выступить блеск милосердия Божия.

Итак, я утверждаю, что эта идея милосердия, как божественный атрибут, есть идея откровения. Ни созерцание природы, ни изучение ее законов не могут открыть ее людям, и естественные религии не могут ее познать.

Есть божественные свойства, которые сама природа открывает ее вопрошающим в смысле религиозном: само существование Божества, могущество Его, чудное приспособление средств к целям во всех Его творениях, красота им присущая и, с другой стороны, Его оскорбленная правда, требующая искупления, - все это сами язычники могли познать и провозглашать самым красноречивым образом. Св. Павел ясно высказывает, что прямого инстинкта совести достаточно, чтоб дойти до этого естественного богопознания, которое есть как бы превосходное преддверие истинной религии. Но природа никогда не открыла идеи милосердия Божия; человеческое сердце могло это предчувствовать, могло смутно надеяться, что его глубоким стремлениям соответствует, может быть, бесконечное милосердие, но вне откровения ничто не могло сказать ему с достоверностью, что эта надежда основательна. В течении веков мучительный крик скорбящего человечества поднимался к небу, не получая ответа; человечество напрягало слух и ничего не слышало в ответ, кроме отголоска своих вздохов, подобно вечному ропоту волн, рассекающихся о прибрежные скалы и отбрасываемых в океан.

Природа вовсе не поучает милосердию. Дети, конечно, иначе думают, когда они всему, что живет вокруг них, всему, что их очаровывает, цветам, птицам, прелестным или мужественным существам, которыми изобилует животный мир, приписывают такие чувства, какие наполняют их наивные сердца; но беспощадный опыт скоро рассеивает их мечты и под твердою и холодною ясностью знания он им показывает, на всем пространстве творения, великий закон разрушения и того, что можно назвать всемирною взаимною резнею. Повсюду смерть, как неизбежное условие жизни, повсюду то, что в наше время называют борьбою за существование. И на этом громадном поле сражения или, лучше, на этом кладбище, изборожденную почву которого поочередно вспахивает каждое из нарождающихся поколений, вырастают тем более богатые всходы, цветы и плоды тем более обильные, чем более их корни напитываются кровью. 0, эта природа, столь прекрасная в известные часы, имеет ужасные противоположности! Это-чудный механизм, неуклонное и страшное движение коего ничто не может остановить, которого не могут тронуть никакие наши протесты, как не могут тронуть локомотива окровавленные остатки невинного дитяти, с улыбкою бродившего по рельсам железной дороги. Бог, открываемый природою, не знает сострадания. Этого Бога великолепно обрисовал один из наших великих поэтов: Существо без атрибутов, сила без провидения, Обнаруживающая случайно свою слепую мощь, Истинный Сатурн, производящий и по очереди пожирающий, Творящий зло без ненависти и добро без любви, Имеющий основою своих планов вечный каприз, Не требующий ни веры, ни закона, ни жертвы, Предающий слабого сильному и праведного - гибели, И само существование коего подвержено сомнению.

Здесь-то я скажу тем, которые отрицают откровение или лучше (ибо надеюсь, что в этой зале нет ни одного умышленного скептика) тем, которые рабски увлекаются современным отрицанием с этим полускептицизмом, который многим людям кажется признаком замечательного ума, я им скажу: "Будьте осторожны. Положим, вы уничтожили Бога сверхъестественного, вы имеете пред собою лишь одну природу, - чем же вы тогда утешите человечество? Ибо в конце концов оно все-таки страдает, оно будет страдать всегда; оно страдает в этот век анализа и науки столько же, даже больше, чем некогда страдало. И если статистики жалуют нам несколько дней сверх средней продолжительности существования, то человечество все-таки не достигло еще того момента, когда болезнь и смерть, не говоря уже об ужасных сердечных страданиях, исчезнут навсегда. Чем же вы утешите это страждущее человечество? - Вы хотите его освободить из под гнета, но если верованиям, которые смягчают его страдания и отирают его слезы, вы ничего не можете противопоставить, кроме бесплодных отрицаний, если вы ему запрещаете надеяться, то неужели вы думаете, что оно долгое время будет следовать за вами? А вот я вам скажу, что оно сделает: оно вернется в свои старые, поруганные храмы, оно изобретет в случае надобности бессмысленные легенды, и в то время, как вы будете насмехаться над этими странными ханжествами, которые посвящают новые поколения святому сердцу Иисусову, оно само, это человечество, найдет в них ту возвышенную и вечно истинную реальность, которая называется чувством, т. е. бесконечную любовь к Богу. Но за вами-то зачем оно последует? Куда вы его поведете? Ваша обетованная земля - это суровая пустыня, не библейская пустыня с ее небесною манною, с ее источниками живой веды и отдаленными видами иорданских вод и ханаанских берегов, - это пустыня с песком, который душит и жжет, с раскаленным небом, с обманчивыми миражами, под которыми можно найти лишь иссушенные зноем и растрескавшиеся водоемы, которые не могут содержать в себе воды.

Но я слышу такое возражение: "Разве вы, христиане, можете похвалиться тем, что изменили природу? Разве эти безотрадные факты, которые вы сейчас упомянули, для вас не такие же реальности, как и для нас? Меньше ли нашего вы покоряетесь роковой силе вещей? Разве вы не такие же рабы страдания и смерти? Разве вечные законы вас щадят? И если в этом общем несчастии рода человеческого вы страдаете так же, как и мы, то какое право вас уполномочивает говорить о милосердии Божием?" Вот возражение; а вот вам мой ответ: Совершенно верно: мы все, христиане и неверующие, подчиняемся неумолимым законам природы. Мы никогда не претендовали, чтобы они для нас составляли исключение. Библия это не детская книга, отрицающая суровую действительность нашей судьбы. Это зрелая книга для зрелых мужей. Мы вовсе не ищем обманчивого утешения, состоящего в отрицании того, что есть рокового, по-видимому, в нашей судьбе. Мы не колеблясь признаем. что в области закона сострадание не допускается, ибо особенность закона состоит в неуклонной логике, а следствие сострадания это милость, подрывающая действия закона. Я не боюсь даже утверждать, что ни одна книга не проникнута так глубоко духом закона, как Библия. Это замечается везде, говорит ли она о порядке, который Бог установил в природе, настаивая на удивительной мудрости, здесь открывающейся и на незыблемости Его велений; толкует ли она вообще о законе нравственности, представляя его нам таким, каким мы его выше изобразили, таким же твердым, вечным и исключающим произвол, как и сама природа Бога, выражением которого служит этот закон.

Закон, - но не забудьте, что это название первого библейского откровения, - это то священное сокровище, которое Израиль должен был нести с собою. Именно закон выступает в величайшей сцене еврейской истории, на вершине Синая, где все величие, все ужасные силы природы как бы составляют его свиту и громко возвещают, что только одному закону принадлежит вечное величие и Но этот самый закон слышится в более кротких звуках, имеет характер более духовный, более проникающий в сердце и более обязательный в нагорной проповеди, где Иисус изображает законы царства небесного. Этому-то закону Он сам повинуется, когда Он обращает свой взор к Иерусалиму, где Он должен умереть; этот закон подает ему в Гефсимании чашу полную горечи Божьего гнева, который Он хочет умилостивит; этот самый закон, после того, как Его крест был воздвигнут на Голгофе, вознес Его на небо как чистую и святую жертву, послушную до самой смерти; этот именно закон Он прославлял во всех своих деяниях, во всех речах, всяким биением своего сердца. Все что Он совершал, говорил, чувствовал, все, .ради чего страдал, не имело другой цели, кроме прославления святости божественного закона. "Возьми дощечку из чистого золота, сказал Бог Моисею, - и вырежь на ней слова: святыня Господу!.. И будет она на челе Аароновом и понесет на себе Аарон все проступки, совершенные сынами Израилевыми, когда он представится предо Мною" (Исх 28:36). Братья мои! эти слова: "святыня Господу!" я вижу сверкающими блеском, какого не может иметь самое чистое золото, на окровавленном и увенчанном челе Великого Первосвященника человечества, умирающего с целью прославления святости Превечного.

Итак, вы видите, что Евангелие принимает закон, поддерживает и укрепляет его, но (в этом заключается наш ответ) выше той области, в которой господствует закон, оно нам указывает другую: это - область любви и сострадания Божия. Что закон должен быть обязательным, слепым и непреклонным, это наш ум хорошо понимает; ничто не может препятствовать закону карать грешное человечество, ибо в этом его санкция; но кроме этой святой воли, наказывающей преступление, в Боге есть бесконечная любовь даже к самим преступникам. Вот чему учит нас Евангелие, вот что оно, и только оно открыло миру, вселяя в миллионы душ счастливую уверенность и спасительную надежду.

Одно только Евангелие могло заставить человека верить, что Бог не только бытие, разум, воля, но и сердце, что это сердце полно любви, которая выше гор, глубже бездны океана, сильнее и долговечнее, чем небо и земля, что эта любовь, именно вследствие своей бесконечности, выражается в отношении к существам бесконечно малым и жалким; что нет человеческого создания, которое не было бы в некоторой мере предметом Его любви, что нет ни одного создания, для которого Господь, властитель вселенной, не имел бы милосердого намерения Своего. Только Евангелие могло убедить человека, что не только его ничтожество и незначительность не укрывают его от взора Божьего, но что даже его преступления, падения и осквернения не могут отвлечь от него Божией любви и что божественное милосердие достаточно могущественно, чтобы вырвать его душу из глубокого омута грязи и бесчестия.

И это убеждение не было возвещено Евангелием лишь в нескольких великолепных изречениях, высказанных тем авторитетным тоном, которому одному удается внести убеждение в глубину сознания, - нет, Евангелие начертало это убеждение на всей жизни Иисуса Христа, на Его челе, в Его вере, в голосе Сына человеческого; оно его показало в этом несравненном подвиге, когда в продолжении трех лет небо посещало землю, в этих божественных притчах, открывших человечеству истинного Бога, в этих беседах, исцелениях и отпущения Христовых, перед которыми мы преклоняемся, в искренности отца, прижимающего к сердцу своего распутного сына, в том слове, которое поднимает преступную женщину и отступника апостола, в сострадании Иисуса к заблуждениям толпы, в восклицании на Голгофе: "Господи, прости им, ибо не ведают они, что творят!"

Вот, братья мои, мой ответ; и вот что делает нас, христиан, верующими в милосердие Божие.

Но к чему говорить вообще, когда здесь дело идет о нашей собственной истории? Все мы, составляющие теперешнее собрание, не те же ли грешники, над которыми Бог сжалился? Разбираемая нами притча не рисует ли поразительную картину наших отношений к Богу? Десять тысяч талантов, которые мы должны, это те бесчисленные милости, дары здоровья, счастья для некоторых, жизненных потребностей почти для всех, те святые и чистые чувства, согревающие наше сердце, те незаслуженные радости, неожиданные исцеления, непредвиденные избавления от беды, - эти даже испытания, соединенные с божественными утешениями. А эти светлые радости юности, это святое Писание, открытое перед нашими глазами, эта духовная свобода, эта тихая молитва и поцелуи любящей матери, наклоняющейся над нашей колыбелью, все эти церковные отпущения, изглаживающие столько ошибок, столько стыда, всеобщего ободрения, облегчения, эти благодеяния, которые кричат нам, что мы были бы самыми неблагодарными людьми, если бы мы за это не чувствовали величайшей признательности! И вот когда приходится заплатить столь громадный долг, когда Ты, о Господи, приближаешься к нам и говоришь нам: "Отдайте отчет о вашем управлении!", увы! тогда мы можем Тебе представить лишь нерадивые сердца, жадные руки, эгоистические поступки; так что, если бы Ты с нами поступал по заслуженному нами, по закону, справедливость которого мы все глубоко сознаем, то мы неминуемо и справедливо погибли бы... И однако, о Боже милосердый, Ты оказываешь милость, Твое сердце тронуто состраданием, Ты еще терпишь и переносишь нас; Ты вспоминаешь, что сжалился над этим работником одиннадцатого часа, который, может быть, меня слышит, который чувствует себя осужденным всей своей эгоистическою и рассеянною жизнью, и которого один порыв раскаяния сейчас бросит, его, оскверненного, преступного, в твои объятия, о бесконечная святость!..

Вот Евангелие, вот наша история, - и своими нечистыми устами мы осмеливаемся повторить великие слова апостола: "Кто может лишить нас любви, засвидетельствованной Богом в Иисусе Христе?" Братья мои, если все это истинно, то разве вы не чувствуете, что в вашей совести звучат слова моего текста: "Не надлежало ли тебе помиловать товарища твоего, как я тебя помиловал?" Сострадание к нашим братьям - вот второй пункт, которым мы сейчас займемся.

II.

Я желал бы устранить здесь всякую ложную мысль. Я только что различал две области, где проявляется воля Божия: область закона и область сострадания. Это же различие должно существовать во взаимных отношениях людей. Сострадание, которое мы должны оказывать нашим братьям, никогда не должно наносить ущерб закону.

Закон есть выражение права, он должен быть одинаковым для всех, он не может делать исключений. Когда дело идет, например, о политических отношениях, формулирующих общественную жизнь, или о деловых сношениях, где в виду имеется лишь выгода, то очевидно, что право всех должно быть установлено строго и неуклонно.

Если бы сострадание проявлялось насчет справедливости, если бы человек беспорочный был принесен в жертву виновному, а преступный мятежник привлекал бы к себе больше сочувствия, чем трудолюбивый гражданин, если бы падшая женщина была поставлена выше честной супруги, или если бы милостыня была делана на счет святого долга, - то это было бы очевидным извращением воли Божией. Я настаиваю на этом пункте, и вы в этом не найдете ничего удивительного, если вспомните, что идея естественного права есть одно из орудий современного неверия, оружие, которое оно с наибольшею силою и ловкостью направляет против христианства[13]. Заявляют, что христианство есть доктрина произвола, что милосердие есть каприз и что, приписывая Богу чувства и движения любящей и страстной натуры, верующие отрицают всякий научный и нравственный строй.

Другая причина, сильно способствовавшая тому, что в умах наших современников идея права и религиозная идея отделились друг от друга, это взгляд на политику Церкви. Слишком хорошо известно, что политика Церкви часто жертвовала свободой народов для своих собственных триумфов, воскуривая фимиам светским властям или предавая их проклятию, смотря по тому, обещали ли ей эти власти свое содействие или отказывали в нем. Таким образом не было ничего легче, как внушить современной демократии глубокое и почти непреодолимое недоверие к той системе, которая, под покровом служения славе Божией, пренебрегала, когда ей было угодно, всеми естественными правами, жертвуя всем для собственного успеха. Таким путем дошли до замены личного и живого Бога абстрактной идеей справедливости и в тоже время, по странной с первого взгляда, но в сущности совершенно логичной последовательности, настаивая только на идее справедливости, дошли до отвержения идеала милосердия и сострадания, который Евангелие внесло в мир. Это кажется невероятным, но тем не менее это так. По принципам демократического общества ничто не должно было бы быть более популярным, чем христианская идея прощения, сочувствия и сострадания; а между тем нет ничего, что возбудило бы в настоящее время более гнева и отвращения в известной части печати, как именно эта идея. Хотят справедливости, но ничего кроме справедливости; во имя человеческого и естественного права стремятся совсем покончить со всеми богословскими и нравственными системами прошедшего.

Мои братья, мы должны прямодушно признать, что в этом страстном обвинении есть значительная доля истины; конечно, не Евангелие этого заслуживает, но его недостойные представители. Не нужно ослаблять значения двух священных идей: идеи закона и идеи справедливости; напротив, чем более мы их укрепим, тем скорее мы выделим истинное определение милосердия. Объяснюсь примером. В Евангельской речи на горе находятся известные места: "Кто ударит тебя в правую щеку, обрати к нему и другую. И кто захочет судиться с тобою, чтобы взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду. И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два" (Мф 5:39-42).

Ведь очевидно, что Иисус Христос никогда не изъявлял притязания сделать из этих правил социальное уложение. Всякое общество, которое допускало бы безнаказанно оскорблять право слабого, было бы скоро осуждено на погибель. Общество должно строго укреплять идею права. Христиане, в качестве граждан или членов какого бы то ни было общества на земле, обязаны уважать достоинство всякого. Даже в этом первообразе обществ, который называется семейством, они должны поддерживать неприкосновенность должного уважения к отцу и матери и права детей. Они вовсе не должны умалять идеи справедливости в той форме в которой ее выразили Римляне на своем сильном языке: (???), отдавать каждому должное. Всякое посягательство на свободу, нравственность, собственность должно быть парализовано законом. Уступать в этом пункте это значит искажать мысль Христа, это значит выдавать на страдания малых, невежественных, слабых и бедных, т. е. тех, которых Христос наиболее любил и вечным заступником коих Он сделался.

Но где же будет место состраданию? спросят меня. Не бойтесь! Еще не настало время сдать его в архив.

Когда в обществе твердо и непоколебимо утвердится идея права, то члены, составляющие это общество, могут, не употребляя силы своего права, проявлять милосердие, которое будет тем прекраснее, что оно добровольно, что оно будет свободным выражением силы вместо того, чтобы быть выражением слабости. Один и тот же человек сумеет и должен будет поочередно требовать, чтобы ему отдали должное ему по праву и, уже дав знать о своей правовой силе, объявить прощение тем, которых задело правосудие. И вот ставя себя в сфере более высокой, чем социальная сфера, обращаясь к совести каждого из моих слушателей, я обращаюсь к вам со словами моего текста: "Не надлежало ли и тебе помиловать ближнего твоего, как я помиловал тебя?".

Сострадание к ближнему! Не забудьте, что здесь дело идет о сострадании к тем, которые нас намеренно обидели. О, если бы только им мы отказывали в сострадании! Но разве мы нуждаемся в обиде со стороны других, чтобы мы к ним были безжалостны? Нет, нам это хорошо известно. Есть существа, которые нам никогда не сделали зла, и которые тем не менее имели несчастие не понравиться нам. Сами не подозревая этого, они возбудили в нас отвращение к себе. Их наружность, их способ выражения и даже более ничтожные атрибуты оскорбили наше чувство, - и вот мы с невероятным легкомыслием оправдываем это чувство, говоря, что они нам антипатичны, нисколько не думая о том, сколько дикого и ужасного заключает в себе эта антипатия. Смотрите, как у дитяти является взрыв смеха каждый раз, как его глазам представится что-нибудь безобразное и страдающее. Этот смех имеет ужасающий характер. Страшно видеть, что столько беззаботности соединяется с такою жестокостью. Да! несмотря на воспитание, на размышление, частица этого инстинкта остается и у лучших людей, и достаточно присутствовать при любом светском разговоре, чтобы видеть, что не только относительно детства можно сказать: "оно безжалостно". Сколько суровых, необдуманных суждений, основанных только на внешности! Сколько созданий нам не нравится, и в отношении к которым мы совершаем преступление, между тем как они этого не подозревают! Сколько жалких сословных, воспитательных и церковных предрассудков, иссушающих в нас чувство сострадания и заставляющих нас при виде незаслуженных страданий испытывать такие ненавистные чувства, от которых не отказался бы сам ад!

Сострадания, повторяю вам, - побольше сострадания к тем, которые никогда и не желали нам зла! Но я иду дальше и во имя Евангелия, сверхъестественного в данном как и во всех прочих случаях, я вам говорю: "сострадание к тем, которые вас обидели!" О, как, редко прощают обиды! Мы такие дурные люди, что забываем о десяти тысячах талантах, которые Бог нам простил, и думаем только, как бы получить ту сотню динариев, которую нам должны! С каким упорством мы сохраняем воспоминание о несправедливости других! Как быстро вскрываются старые раны! Какими неизгладимыми чертами впечатлеваются в нашей памяти горькие слова, едкая клевета, насмешки, - что я говорю? простое недоразумение, недосмотр! Тысячи раз описывали религиозную вражду; но никогда ее не клеймили слишком сильно. А эта вражда именно под сенью святыни всегда разгуливалась с самою дикою жестокостью. История церкви, рассматриваемая с этой стороны, поистине является сердцераздирающей. Мне припоминается известная страница, в которой Тертуллиан выражает ужасную радость, заранее наслаждаясь при виде врагов христианства, пытаемых вечным огнем. Проследите потом течение веков. Прислушайтесь к этим зловещим крикам ненависти и мести, смешавшимся с молитвами верующих... Вспомните, сколько страшных, жестоких сцен совершилось в виду Креста! Прислушайтесь даже в настоящее время к этим доносам, язвительным насмешкам, неистовым полемикам известных религиозных партий. Разве все это не достаточно объясняет медленность успехов христианства, его оскорбительные поражения и отпадения? А! мы хотим доказать сверхъестественность христианства! Итак, докажем, что в нас самих оно победил о природу с ее гневом и ненавистью. Напомним миру об этой уже слишком забытой вещи, которая называется состраданием, напомним ему также, сначала сами поучаясь, что сила, за которой останется победа, это - любовь, которая все заглаживает, все прощает и все оправдывает.