Государство и церковь

"Воздавайте Кесарево Кесарю, а Божие Богу" (Мф 22:21)

I.

Поняли ли вы, братия, все что было опасного и трагического в положении Иисуса Христа в ту минуту, когда Он произносил эти великие слова? На этом стоит остановиться.

Вы знаете, какими горючими веществами была тогда наполнена политическая атмосфера Израиля. Евреи не могли примириться с римским владычеством. Несмотря на постыдную услужливость партии Иродиан, которые сделались поклонниками Августа и Тиверия, масса народа постоянно мечтала о своей древней независимости и никто не мог приобрести популярности, если не льстил этим надеждам, которые фарисеи поддерживали, как священный огонь в душах. Заставить Иисуса Христа высказаться по этому щекотливому вопросу было весьма выгодно для тех, которые всячески старались погубить Его в глазах народа. Чтобы выполнить эту хитрую задачу, две главные партии: Иродиане и Фарисеи забыли свою старинную ненависть и соединились вместе. И вот на общественной площади, некоторые из них приступают к Христу и, окруженные толпою, предлагают Ему лукавый вопрос: "позволительно ли нам платить дань Кесарю или нет". И как бы для того, чтобы сделать невозможной какую-либо увертку, они, по словам Ев. Марка, прибавляют: "должны мы платить или не должны?".

Заметьте чрезвычайную затруднительность положения И. Христа. Если Он ответит просто: платите дань, то он будет в глазах народа трус, ренегат народной независимости, изменник против отечества. Если Он ответит: не платите, то эти же самые люди сделают из него революционера и заранее бросят Ему в лицо то обвинение, которое они скоро будут повторять пред Пилатом в претории: "это враг Цезаря".

Что же отвечает Иисус? Он берет монету, на которой находится изображение императора и которая есть как бы очевидный символ подчинения евреев и, смотря в лицо своим совопросникам, спрашивает у них, чье здесь изображение; затем, получив от них же самих неоспоримое признание этой политической зависимости, произносит следующие бессмертные слова: "Воздадите Кесарево Кесарю и Божие Богу".

Таким образом И. Христос прямо отказывается решить вопрос национальной политики, подобно тому как в другом случае, пред братьями, спорившими о наследстве, Он отказался решить вопрос юридический. Он пришел сюда не для того, чтобы решать такие вопросы. Напрасно будут стараться сделать из Него народного трибуна или агитатора. Но предположите даже на минуту, что Он провозгласит независимость Израиля и произнесет слова, которые послужат знаком к страшному восстанию. Что выиграло бы от этого Царствие Божие? Насколько кровавая война, подобная стольким другим, ей предшествовавшим, двинула бы вперед дело справедливости? Да и были ли евреи достойны свободы? Когда вы изучаете их историю за последние пред явлением Спасителя пятьдесят лет, когда вы видите, как их народные вожди ухаживают за римскими генералами)[4], и вмешиваются во все интриги императорской политики, являясь в тоже время неспособными соединиться для общей благородной я патриотической цели, то вы не можете довольно надивиться божественной мудрости, с которою Иисус Христос не позволяет окружать себя густой сетью политических мечтаний евреев. Это, впрочем, и было понято его противниками. Несмотря на всю ненависть, которою они были проникнуты, поведение Его вызвало у них крик удивления и почтения. С тех пор прошло 18 столетий, и слова Христа теперь еще более истинны, светоносны и назидательны, чем когда-нибудь. Об этом мы и поговорим с вами в настоящую минуту.

Слова Спасителя были совершенною новостью для Его современников. Они полагали конец теократии, которая была дотоле религиозным идеалом Израиля. Что такое была теократия? Это было подчинение гражданского общества священническому строю, так как Бог правил при посредстве своих уполномоченных священников и все средства государства обращал к исполнению Своей воли. Теократия представляет собою высокий идеал. Есть что-то бесконечно великое в этом верховном владычестве идеи над материей и духа над формой. Царствие Божие, долженствующее некогда осуществиться, представляется мне стройною теократиею, где все будет служить во славу Божию.

Поразительны необычайность и героизм в призвании Израиля, который, несмотря на свою численную незначительность, признает себя борцом за славу Божию. История Маккавеев составляет одну из великих страниц в летописях человечества. Такие люди, как Григорий VII и Иннокентий III были далеко недюжинными личностями, и тот, кто видит в них лишь честолюбивых фанатиков, подобным суждением доказывает только свою собственную ограниченность. Когда Гильдебрандт, умирая, повторял знаменитые слова: "я любил правду и ненавидел несправедливость, и оттого умираю в изгнании", то нельзя не признать в нем страстного убеждения души, проникнутой блестящею мечтой. Что касается до вышеприведенных слов Иисуса Христа, то в них заключается решительный приговор теократии.

Слова эти очевидно признают два общества: одно чисто гражданское, глава которого есть Кесарь и которое может называться империей, королевством, олигархией или демократией; другое чисто религиозное, находящееся в подчинении единому Богу.

Значит ли это, что Христос хотел отнять у гражданского общества всякую религиозную мысль и создать из него область, недоступную для божественной деятельности? Такое предположение было бы чудовищным, оскорбительным для всего Евангельского учения. Одна из самых наглядных особенностей Евангелия заключается в том, что оно не признает языческой разницы между мирским и священным, не делает из религии элемента стороннего, чуждого всему остальному, но напротив, видит в ней божественную силу, которою все должно быть проникнуто: нет ни одной сферы, которая могла бы быть закрытою для религии. Ап. Павел выражает это в следующих простых словах: "едите ли вы, пьете ли или делаете что-нибудь другое, делайте все во славу Божию". Если самые незначительные действия в жизни должны быть относимы к славе Божией, - то каким образом можно закрыть для нее область жизни общественной и политической? Истинная религия никогда не остановится на пороге в эту область; она будет стремиться перешагнуть через него. Она войдет в семью, в сенат, в суды; она захочет все узнать и всюду проникнет. Ни один закон не останется ей чуждым. Она везде будет вносить мысль о справедливости, истинном равенстве, милосердии. Она будет могущественным представителем права всех малых и слабых земли. Она сорвет лицемерный покров общественных условий. Она постарается все привести к истине. Разве возможно требовать от судьи, законодателя, государственного человека, чтобы они оставили свою совесть у дверей того места, где они решают дела, и каким хитрым софизмом могут доказать нам, что будучи проникнут религией во всем, что касается лично его особы, человек перестанет быть религиозным тогда, когда дело идет об общественном организме, т. е. о делах людей - его братьев? Итак, гражданское общество будет подлежать влиянию религии, и тем больше, чем духовнее будет эта религия, и общественные законы неизбежно будут носить отпечаток религии, оставленный ею на совести каждого члена общества. Посмотрите, что происходит в наши дни на двух оконечностях Африки. На юге, в земле Мессуто, большая часть маленького племени была обращена в христианскую веру. Никогда наши миссионеры не думали вмешиваться в политическое законодательство. Между тем, под влиянием их учения, полигамия скоро совершенно прекратится у них, как законное учреждение, и представители страны отдадут семье подобающее ей влияние и достоинство. В Египте под влиянием новейших идей, источник которых в Евангелии, рабство энергически порицается и можно быть уверенным, что, несмотря на соучастие в нем испорченного правительства, оно исчезнет на наших еще глазах. Точно тоже случится в Индии с ее гнусной системой каст и мы надеемся, что скора наступит день, когда Китай освободится от своей постыдной страсти к опиуму. Точно также и посреди нас, несмотря на растлевающие теории натуралистов, признающих только право силы, постоянно возрастает движение общественного мнения в пользу обеспечения и покровительства женщине, ребенку, всем несовершеннолетним в низших классах народа. Мнение это ограждает их нравственную свободу и достоинство. Не будем смущаться тем, что посреди сторонников этого великого дела нередко встречаются свободные мыслители или атеисты. Оно не становится от этого менее святым и христианским; в нем все-таки заключается осуществление великих принципов, посеянных на земле Христом.

Итак, Евангелие желает и должно проникать все. Жизнь человечества, в самых разнообразных его сферах, должна подчиняться его влиянию.

Как бы то ни было, однако, общества религиозное и гражданское существенно различаются между собою и различие это будет для нас видным, если мы взглянем как на характер той области, в которой они действуют, так и на свойство средств, употребляемых ими для достижения своих целей.

II.

Область государства - это настоящая жизнь и интересы чисто временные. Государство должно обеспечить каждому гражданину пользование его правами и вольностями. Оно может, кроме того, иметь в виду обеспечение для всех наибольшей суммы благосостояния. Его высший идеал - справедливость. С этой стороны оно встречается с нравственностью. Общественная нравственность не должна делать насилия индивидуальной совести, но должна требовать от всех подчинения и даже, если нужно, самопожертвования. Поэтому ошибаются те, которые в гражданском обществе видят только простую взаимность интересов. Его принцип гораздо выше; оно может обращаться с призывом к некоторым из самых великих инстинктов человечества.

Но государство встречается с нравственностью только в ее общественных применениях. Оно умеет и может образовать гражданина, но у него нет и не должно быть поползновения овладеть всем человеком. Оно должно остановиться на пороге религиозного сознания. Встречаясь с учениями, оно не может и не должно судить их иначе, как по их плодам. Оно не должно доискиваться в нравственности ни ее происхождения, ни цели. Если я, повинуясь долгу, повинуюсь гласу Бога, если я верю в высшую святость моего поведения, это не касается до государства. Без сомнения, государство не может оставаться равнодушным к религиозному учению, сообщаемому различными церквами молодому поколению. Если это учение прямо восстает против законов, если оно проповедует презрение к властям, или сословную ненависть, если оно посягает даже на принципы гражданской нравственности, то правительство может вмешаться. Но если это учение трактует о Боге, о человеческой душе и о религиозных влияниях, действующих на человека, о надежде на будущую жизнь, то государство должно признать себя некомпетентным, даже пред тем, что ему кажется нелепым и суеверным. Говорят, новейшее государство есть атеистическое государство. Но это софизм, ставящий государство под знамя какой-нибудь секты. Вернее сказать, что новейшее государство нейтрально между различными верованиями и что его характер является более возвышенным тогда, когда оно становится защитником совести и религиозных прав всех, а не отдельной какой-нибудь веры. Всякий раз, как государство переступало за пределы этих естественных своих прав, вмешивалось в вопросы о религиозных учениях и становилось на сторону какого-нибудь отдельного богословия, его роль ставилась смешною и ненавистною. Припомните религиозные распри в Византии, где официальные судьбы православия часто зависели от каприза женщины. Припомните мрачный деспотизм Филиппа испанского, или происходившие в ХVIII столетии бесконечные споры по поводу римского учения об оправдании, навязанного ретивой полицией двух развратных нечестивцев, которые именовались регентом и кардиналом Дюбуа. Прискорбно было бы возобновление подобных фактов. Зато всякая мера, направленная к тому, чтобы изъять у государства священную область совести, будет содействовать осуществлению истинной мысли Иисуса Христа. Церковь и государство различаются между собою не только кругом, но и способами действия. Орудие государства - в силе; оно имеет силу и право материальным принуждением уничтожить всякое сопротивление его законам. Орудие Церкви в слове. Церковь не может и не должна навязывать никакого верования. "Оружия воинствования нашего не плотские", (2Кор 10:4) сказал величайший Завоеватель душ, какого когда-либо знала церковь. В теории все допускают это различие. Нет ни одного защитника христианства, который бы не выставлял на удивление миру величественного зрелища апостолов, торжествующих над ним одним лишь могуществом убеждения и примером святости; нет ни одного, который бы не указал на контраст между Христом, добровольно отдавшимся на распятие, и Магометом, распространявшим Коран силою меча. Но на самом деле и сама церковь, к прискорбию, нередко отступала от этих великих принципов. Реформа ХVI ст. во многих странах была введена насильственными средствами; с своей стороны и католическая церковь никогда не отказывалась от принуждения в деле религии, а силлабус Пия IX прямо провозгласил его законность. Официальное богословие прибегает в подобных случаях к тонкости. Оно говорит, что церковь всегда милостива и кротка, как мать, скорбящая о своих заблудших детях и что только в случае бессилия ее убеждений, она предает неверующих и нераскаянных в светские руки. Церковь ужасается крови (???) и потому-то предоставляет проливать ее суду светскому. Не правда ли, какой ужасный софизм! Нет, лучше рука, бьющая открыто, чем подобное лицемерие. Процессы известных судов над еретиками заключают в себе подробности, приводящие в трепет. Взгляните на этого страдальца, изможденного пыткой; члены у него вывернуты, лицо побагровело от истязания, губы стиснуты примысли о новых муках, его ожидающих. "В это время, говорит судебный протокол, отец инквизитор ласково сказал ему" (???). Это "ласково", вставленное в протокол бесстрастною рукою писца, представляется чем-то поистине адским. Трудно выразить словами то страшное зло, какое причинило делу религии употребление подобных орудий. Мне скажут, что истязатели добились успеха. Да, это верно. Но кровь мучеников не всегда служит семенем для Церкви и очень часто проливается напрасно. Сила иногда действительно торжествовала над совестью. Есть страны, в которых религия была навязана грубым насилием, затем удержалась на целые столетия и сделалась национальною. И однако ж, подобные успехи были куплены слишком дорогою ценою и нередко вызывали грозную реакцию. Варфоломеевская ночь, по справедливому замечанию Бекона, произвела более атеистов, чем все сочинения Лукреция, так что в итоге естественное развитие христианства на долгое время было задержано этими видимыми победами. Факт этот сделался очевидным лишь спустя долгое время. Но политики ищут успехов и, надо согласиться, успех часто следовал за гонениями. И однако ж, чтобы избегнуть искушения прибегать к подобным средствам или одобрительно относиться к ним, следует возвышаться над фактами и опираться на одни лишь принципы. Принцип же, положенный Христом и принятый апостолами, заключается в чисто духовном свойстве Царства Божия и присущих ему орудий. Скажу еще раз: государству принадлежит одна только задача - обеспечение всем свободы совести, хотя бы даже силой, если это окажется необходимым. В этом его право и обязанность и Церковь может требовать от него этого. Мы даже погрешили бы против нашего христианского и гражданского дела, если бы дали заглохнуть этому праву. Но раз это общее право утверждено, Церковь не может распространять хранимую ею истину иначе, как только чрез научение и убеждение. Меч ее - слово Божие. Крест, бывший орудием казни Главы ее, становится орудием ее торжества. Дух, ее проникающий, изображается в виде голубя. Таковы образы, употребляемые в Св. Писании для определения ее силы. Если бы истина была в какой-либо мере обязана своим торжеством силе, то зачем Бог попустил распять ее на кресте в лице Своего Сына? И какой смысл имело бы тогда Евангелие?

Будучи различны по сфере своей деятельности и по средствам ими употребляемым, Церковь и гражданское общество во взаимных отношениях своих должны тщательно оберегать свою независимость. Но эта независимость может быть нарушена двояким образом: чрез теократию, подчиняющую государство Церкви, и чрез те ложные системы. которые подчиняют Церковь государству. Мы уже говорили, что Иисус Христос окончательно упразднил теократию. Но опасность не здесь. Можно делать попытки в смысле восстановления в теории того, что средние века осуществили на деле в таких грандиозных размерах и с такими пагубными последствиями. Дух современных обществ сделает бесплодными все подобные усилия. Нас ожидает борьба другого рода. Существует понятие о государстве, служащее угрозою для всей Церкви,-это то понятие, которое сливает Церковь с гражданским обществом, так что первая теряется во втором и в религии усматривается только одна из функций общественного организма)[5].

В глазах многих представителей новейшей демократии религиозное общество должно быть рассматриваемо, как всякое другое общество. Оно не может иметь других правил и стремлений, кроме тех, которые подсказываются ему большинством его членов. Исходя из того факта, что религиозное чувство может разнообразиться, как и все другие чувства, и что оно также должно подчиняться закону развития, они заключают, что гражданское общество может давать ему то или другое направление и таким образом ставить его в соответствие с новыми нуждами современного времени. Отсюда возникло в конце прошедшего столетия гражданское устройство клира, так много повредившее делу революции и отозвавшееся столь сильными раздорами во Франции. К несчастию, этот опыт не достаточно был понят и теперь встречается не мало людей, воображающих, что следует держаться конкордатов между церковью и государством: этим способом они думают оправдать притязания государства на законодательство в религиозном деле и организация культа, который был бы на высоте стремлений века. На подобные притязания возможны только два ответа: прежде всего тот, что гражданское и религиозное общество никогда не должны быть сливаемы; второй ответ тот. что истинная церковь, т. е. общество истинно-христианское никогда не отдаст себя для опытов такого рода, что для людей, входящих в состав ее, христианство есть дело откровения, независимое от случайностей большинства, и что не получив от гражданского общества ни своего авторитета, ни правил своей веры, церковь не может подчинить их этому обществу. Церковь, рассуждающая иначе и действующая на основании иных принципов, по справедливости осуждена на погибель. Подобными уступками она приобретет мимолетную популярность, но эфемерная волна этой популярности поднимется лишь для того, чтобы завтра же повергнуть ее в бессилие и презрение.

III.

Мы видели, что взаимная независимость Церкви и государства установлена в принципе самим Иисусом Христом и что она требует всестороннего охранения. Сойдем теперь на практическую почву. Здесь мы встретимся с весьма нередким смешением двух обществ, столь ясно разграниченных Спасителем.

Здесь Церковь отдана в распоряжение политической партии. Здесь смотрят на Церковь, как на ключ к своду старого социального порядка. Если падает какое-нибудь старинное учреждение, то считается оскорбленною религия. Трон и алтарь признаются неразрывно связанными между собою и не допускается, чтобы общество демократическое могло быть христианским. В пользу данной формы правления приводятся известные тексты Св. Писания, в которых апостолы повелевают повиновение властям, но не обращается внимания на то, что эти власти суть не что иное, как гражданское общество, теорию которого излагает св. Ап. Павел, и что апостолы в этих же самых текстах формулировали независимость этого общества. Так как Церковь сливается в этих суждениях с политическим строем, то и в каждом посягательстве на этот строй усматриваются признаки революции и гордости. Высказываются горькие сожаления о прошлом, но при этом забывается, что оно имело широкую долю участия в нечестиях, возмущениях и преступлениях. Инстинктивно привлекается к защите известного знамени всякая реакция, признаваемая здесь естественным союзником. Интерес партии скоро берет верх над интересом религиозным. Приведение душ к Богу делается второстепенной заботой. Существенным же признается то, чтобы торжествовало дело партии и члены этой партии рады всякому, кто оказывает им содействие, не заботясь о его личной вере и характере. Как в средние века христианнейшие короли без зазрения совести прибегали к помощи турка или еретика, так защитники религии часто и теперь имеют у себя очень странных союзников. Нельзя не страдать, видя, как самые священные предметы поддерживаются осквернителями святыни, и встречая в одной и той же светской газете, рядом с апологией Христа и его Евангелия, бесстыдные произведения литературы. Печальное зрелище, встречаемое ныне беспрестанно!

Одна крайность вызывает другую. В противоположном лагере господствует подобная же смута. Исходя из верного начала, что Евангелие благоприятно всякой свободе, люди этого лагеря стараются сделать его солидарным с партией прогресса. Таким образом, 30 лет тому назад, оправдывался социализм известными словами Спасителя и примером первых христиан. Многие представляют, что такая-то форма правления, напр., республиканская, есть законное порождение духа реформации. В историческом отношении нет ничего ошибочнее этого и было бы легко доказать, что привязанность к наследственной монархии может быть нигде так не вкоренена, как в некоторых протестантских странах. Демократия может быть самовластной и деспотической, тогда как олигархия может уважать права и свободу каждого и иногда действительно она открывала убежища для изгнанников всех стран и религий. Итак, крайне опасно и несправедливо связывать Церковь с какой-нибудь формой правления. Одно только верно здесь, а именно, что все возвышающее человеческое достоинство и нравственную свободу, должно быть сочувственно христианской Церкви и что христианство - враг всякого угнетения, откуда бы оно ни происходило - сверху или снизу.

В теории многие с этим согласны, хотя и постоянно забывают об этом в жару борьбы. Не удивляйтесь же, что мы откровенно указываем на эту опасность. По моему мнению, Церковь должна быть покровительницей всякой свободы, но никогда не должна быть связываема с какой-нибудь политическою партией.

Но всякая церковь имеет официальных представителей, которых обыкновенно называют клиром. Я верю в Божественное учреждение священства. Другие видят в нем только необходимую в обществе должность. Я же указываю на тот очевидный факт, что клир, или духовенство, в какой бы форме оно ни являлось, имеет опасную честь представлять Церковь пред общественным мнением. Истинный авторитет клира будет тем больше и сильнее, чем менее солидарным сделает он себя с какой-нибудь партией и чем больше будет стремиться к тому, чтобы быть представителем и защитником права, свободы и всеобщего мира. Некогда по всем европейским конституциям клир имел официальное место в народных собраниях. Теперь ему в этом отказывают почти везде. И я не только не жалуюсь на это, но, напротив, рад и желал бы, чтобы он снова не выступил, при помощи народного избрания, на арену, которую так благоразумно закрыли для него наши законодатели. Я далек от мысли отнимать у священника его личные политические убеждения, гасить в нем пламя патриотизма и делать из него политического евнуха. Пусть он, в качестве гражданина, подает свой голос и действует по своему убеждению, но он никогда не должен употреблять на службу партии нравственный авторитет, которым облечен. Это было бы самым верным средством уничтожить этот авторитет.

Сравнение лучше объяснит мою мысль. У новейших народов есть два основных учреждения: армия и школа. Они обязательны как общественная необходимость. Но нет ни одного благоразумного человека, который бы не понял, что ни та, ни другая не должны быть ареною для политических состязаний. Армия, вожди которой сделались бы трибунами, отдаст страну на жертву всех возможных случайностей и насилий. Школы, в которых учащие внесли бы жгучие вопросы, нас разделяющие, будут истинным посягательством на семейную свободу. Требуя от наших солдат или учителей, чтобы они не вмешивались в политические споры, никто и не думает требовать от них отрицания своей независимости, патриотизма и гражданского достоинства. Но нужно ли доказывать, что Церковь есть сфера бесконечно высшая, чем школа и армия, и что безумно желать, чтобы в нее проникли страсти и ненависть партий?

Церковь ставит нас пред лицом вечности. Она смотрит на вопрос не с точки зрения одного дня или часа, - она господствует над временем и всеми нашими преходящими спорами. Чем более расширяются жизненные вопросы и требования, тем выше жизни должны мы признавать действительность невидимую и непреходящую.

Абсолютное, представляющее другой вид вечности, вот на что должна еще указывать нам Церковь. Она взирает на вопросы в их непосредственном отношении к Богу. В область политики, напротив, входит одно лишь относительное. Политика принимает людей такими, каковы они есть, и обстоятельства в том виде, в каком она их находит. Она вся основана на взаимных сделках; она образует союзы, основанием которых служит только общий интерес, и в котором нравственность вступающих в сделку стоит на втором плане. Когда завязывается борьба, то приходится приводить в движение массы, а этого сделать нельзя, не обращаясь к человеческим страстям. Когда религия вступает в коалицию с партиями, она то терпит поражение, то поддерживается людьми, делающими из нее пугало или знамя известного строя, и мимолетная сила, придаваемая религии известными партиями, с лихвой возмещается потерею истинного ее авторитета.

Но нам скажут: в политике есть нравственные вопросы, которым религия не может оставаться чуждою. Кто же это отвергает? Но несомненно то, что своим прикосновением к нравственности политика искажает ее, так как партии обыкновенно не церемонятся с совестью. И странно, человек, лично неспособный нарушить данное обязательство, пустить в дело клевету или угрозы, совершенно спокойно одобряет такие деяния, когда они совершаются всеми и служат защищаемому им делу. Многие обращают больше внимания не на то, что нарушен закон, а на то, кем он нарушен и с какою целью. Вечное правило о цели оправдывающей средства берет свое начало не из знаменитого иезуитского общества, а принадлежит всем партиям, ослепленным страстью. Я не требую, чтобы религия безмолвно взирала на политическую безнравственность; но я желаю, чтобы для обличения ее она не спускалась на политическую арену, потому что лишь только явится подозрение, что она говорит не во имя совести, а во имя партии, она уже представляет собою не больше как один лишний голос посреди политической разноголосицы. Приведем пример. Мы дивимся образу действий Иоанна Крестителя при дворе Ирода и непреклонному мужеству, с которым он говорил преступному царю: "Нельзя делать того, что ты делаешь". Представим же себе, что Иоанн Креститель, вместо того, чтобы быть провозвестником совести, превратился в народного трибуна. Не рушится ли тогда весь авторитет его, так как в его обличениях уже можно было бы подозревать политическую цель и торжество партий. Да, я никогда не перестану говорить тем, кто имеет честь и преимущество быть представителями Церкви: "Не вмешивайте Церковь в борьбу партий, которой она должна чужда. ее величие и сила состоит в том, чтобы быть голосом вечного права и справедливости ко всем".

Но пора окончить нашу беседу. Если мы верно объяснили мысль Иисуса Христа, то не трудно будет распознать вытекающие из нее обязанности.

Не смешивайте того, что разделил Спаситель, и в обеих сферах делайте только то, что вы обязаны делать. Воздайте Кесарево Кесарю и Божие Богу.

Кесарь есть олицетворение гражданского общества. В настоящее время он перестал быть тем, чем был во времена Иисуса Христа, чуждою и деспотическою властью, подавлявшею евреев. Напротив, он есть и должен быть государством, признающим и покровительствующим права каждого, нацией, управляющей своими делами, обществом, уважающим совесть и не требующим от личности ничего, кроме того, что она должна дать обществу, часть которого составляет, как, напр., дань жизнью или деньгами, повиновение законам, пожертвование своим временем или силами для общего блага. Точно определить, что принадлежит Кесарю, это одна из самых трудных и необходимых задач, возлагаемых нашим временем. Некогда воля Кесаря была безмерна; он был верховным собственником и неограниченным властелином; от него все истекало. С развитием прогресса область его сузилась, а область личности расширилась. Государство более и более стремится сделаться обществом. Итак, этому обществу вы должны доставлять ваше разумное, честное и самоотверженное содействие. Было время, когда думали, что христианин не должен интересоваться человеческими делами и пользами общественными. Были эпохи, когда общественная безнравственность была так глубока и всеобща, что становится понятным, почему благочестивые души не имели другой мечты, кроме мечты о небе. Но такого аскетизма Бог не требует. Мы имеем взаимные обязательства друг к другу; все благородные, великодушные, либеральные стремления должны находить в нас своих защитников. Прогресс во всех своих видах должен быть дорог для нас и было бы странно, если бы мы, ожидая того дня, когда окончательно раскроется истина и восторжествует справедливость, оставались равнодушными к победам их здесь на земле.

Но воздавая Кесарево Кесарю, воздавайте Божие Богу. Что принадлежит Богу? Вся ваша душа. Эта душа создана для Него. Христос сказал иудеям: покажите мне динарий и я покажу вам изображение Кесаря. Мы можем также сказать: покажите нам душу человека и мы покажем в ней изображение Бога. Это изображение часто слабо, тускло, почти сглажено под влиянием мира и греха. Между тем, вглядитесь в него хорошенько: признаки божественного происхождения еще можно рассмотреть в нем и св. Павел мог напомнить Афинянам идолопоклонникам, что они сыны племени Божия. Отдайте Богу, что принадлежит Ему. Воздавайте Ему дань благоговения разумом, который так часто преклонялся пред идолами мысли, - волей, которая так долго служила только вашему собственному благоденствию, - сердцем, которым владело только земное творение и которое может быть осквернено недостойными страстями. Пусть Бог сделается целью вашей ежедневной деятельности. Приносите Ему ту разумную службу, о которой говорит апостол и которая есть самое благородное упражнение, вам доступное. Приближается день, когда в вечном отечестве, Он будет для вас единственным и истинным Кесарем и где ваше высшее счастье будет состоять в том, чтобы воздавать Божие Богу.