Богатство и бедность

"Некоторый человек был богат; одевался в порфиру и виссон, и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях" (Лк 16:19-20)

Братья! Не поражает ли вас контраст, заключающийся в этих простых словах? Прошло 18 веков с тех пор, как они произнесены, а между тем утратили ли они что-нибудь из своей сущности? Богатство и бедность точно также существуют теперь, как они существовали тогда, и их борьба между собой составляет из всех общественных вопросов самый важный, самый трудный, самый мрачный и наиболее грозный для будущего. Нет недостатка в проектах решения этой страшной задачи. "Не нужно богатых", говорят одни, и мы слышали, как толпы повторяли этот безумный крик. "Не нужно богачей! уничтожим избыток, убьем капитал, избавимся от права наследства". Но говорящие так не замечали, что они смертельно поражают свободу, а с нею энергию, а с энергией и самый труд, оставляя только равенство дикарей, которые, ничего не собирая назавтра, беспечно засыпают до тех пор, пока голод не принудит их искать новой добычи. "Не должно быть бедных", кричали в настоящее столетие другие голоса, и страшное эхо им ответствовало: "не должно быть бедных". Хорошо было бы, если бы этот крик оставался одним желанием, одним порывом любви. Но из него делали девиз и обещание. Одни говорили при этом, что государство" должно для всех обеспечить работу, другие - что государство будет питать бедного. Но, говоря так, не видели, что дают государству роль невозможную, что созидают утопию самую искусственную и самую тираническую; не видели, что они плохо знают человеческую природу, потому что приказывать, чтобы более не было бедности, все равно, что приказывать, чтобы не было лености, пороков, страстей, греха.

Между тем, как эти теории сменяли одна другую, сбивая с толку обманчивыми мечтами толпы, которые они должны были оставить без утешения и без хлеба, зло продолжало свой медленный и роковой ход вперед. Легко сказать: не должно быть ни богатых, ни бедных! Но попробуйте побывать теперь в Англии, в этой классической стране филантропии и политической экономии. Там вы увидите рядом с колоссальным богатством, собранным из всех концов света, бедность неописанную, которая, ежедневно выставляя на вид свою дикую безнравственность, на ночь прячется в трущобы, о которых один сострадательный человек их посещавший недавно говорил в прекрасной статье, что один только Содом мог приютить подобные мерзости... Вот где мы очутились во второй половине 19 столетия.

Бедный и богатый точно также существуют теперь, как в словах приведенного мною текста, и если обилие средств первого увеличилось вследствие прогресса цивилизации 18-ти веков, то бедность второго так же существенна, так же сочится кровью, как и прежде.

Какое врачевание нужно для этого общественного зла? Я не берусь решать этого вопроса. Я не хочу исследовать разные системы. Я беру человечество, как оно есть. Я вижу пред собой богатых и бедных; они будут и завтра, как были вчера. Во имя Евангелия я хочу еще раз напомнить обязанности первых, по отношению ко вторым. Я согласен, что предмет этот не нов, так же как и страдание. Я буду говорить о том, что вы вероятно слышали сотни раз. Но что же делать? Я вам обещаю, братия, не говорить ни о милосердии, ни о пожертвованиях, как только умрет эгоизм.

Итак, вот Лазарь, распростертый у дверей богатого. Прежде всего я требую, чтобы богатый взглянул на Лазаря. Под богатыми я разумею всех тех, которые имеют под своею властью какого-нибудь Лазаря, всех тех, которые могут ему помочь и облегчить его страдания.

Взглянуть на Лазаря! Но поймите меня хорошенько. Здесь идет дело не о том, чтобы, проходя мимо, тронуться рассказом какого-нибудь несчастного, бросить ему какую-нибудь милостыню, сыграть известную роль в каком-нибудь благотворительном деле и, таким образом, облегчивши свою совесть, утешаться разглагольствием, что нынешний век есть век благотворительности и великодушия. Здесь дело идет о том, чтобы видеть страдание лицом к лицу и его узнать. Вот что я называю: взглянуть на Лазаря. Делают ли это? Наш век есть век разных систем благотворительности, разных обществ, учреждений. Великий прогресс, скажут нам. Действительно так; но этот прогресс гибельный, если он будет мешать непосредственному соприкосновению богатого с бедным, счастливого с несчастным, что Евангелие предписывает на каждой странице и что не может быть заменено никаким учреждением.

Нам могут ответить, что для таких отношений нет времени. Теперь на всех поприщах жизнь становится более и более похожей на скорый марш. Каждый хочет дойти до цели первый. Каждое поприще загромождается конкурентами; вновь приходящие нетерпеливо толкают друг друга и хотят найти себе место. Это настоящая борьба, толкотня, чрез которую необходимо продираться вперед: иначе можно быть раздавленным. Никогда может быть с тех пор, как работает человек, работа не была более напряженною и подавляющею. Теперь уже не идут, а бегут. Беда тому, кто остановится вздохнуть подольше... Но разве эта обязанность до такой степени стесняет жизнь? Я спрашиваю это у тех, которым Бог дал несколько довольства и счастья. Правда ли, что у вас совершенно нет свободного времени? Притом в обществе, где царствует, я уже не говорю, дух христианства, но простой справедливости, неужели вы думаете, что свободное время людей достаточных не принадлежит по воле Провидения тем беднякам, которые поглощены ежедневной работой? Какую же часть своего свободного времени уделяете вы Лазарю, т. е. бедности, страданию! Досуг, таким образом употребляемый, есть великая миссия, великое благодеяние и для несчастных и для вас самих. Посмотрим же на вашу деятельность! Мы, малые земли, которых угнетает работа, которых забота о куске хлеба привязывает к нашему месту, положимся на вас, которым Бог дал привилегированную долю между всеми. Увы! Так рассчитывать можно было бы только тогда, когда не было бы честолюбия, эгоизма, светской суетности, которые завладевают этим свободным временем и всецело его поглощают.

Я возьму пример из класса, который находится в постоянном соприкосновении с страданиями народа и не может оправдываться ссылкой на то, что их не знает.

Вот большой богатый фабрикант. В его мастерских рабочие считаются тысячами. Все эти руки, все воли, все эти энергии принадлежат ему и с утра до вечера ему повинуются. Он сумел дисциплинировать эти производительные силы и своими опытами и ловкостью заставить их доставлять ему все, на что они способны. Но в этих мастерских страдают; воздух там нездоровый, лица бледные и чахлые; мужчины и женщины работают вместе; нравственная атмосфера заражена всевозможными пороками. У ученика нет отдыха даже в воскресенье, тогда как даже по закону он имеет на это право. И вот он, согнутый над машинами, отупелый от ранней работы и без отдыха, более и более лишающийся религиозной и нравственной жизни, чахнет, пораженный порчей крови и рахитизмом телесным и духовным.

Но почему этот человек, на котором ложится такая тяжелая ответственность, будучи душой и главой промышленного предприятия, холодно проходит мимо этих страданий, которые ему ничего не стоило бы облегчать, лишь бы только он захотел на минуту приложить эту верность взгляда, эту решимость в действиях, которые он вносит в свои предприятия? Ему некогда! Разве вы не видите, что его поглощает, что бороздит у него на лбу морщины, что наполняет его сердце и мысли? Там пред ним эти соперники, которых он должен обогнать; эти состояния, колоссальная цифра которых, кажется, насмехается над его цифрой, эти богатства, этот блеск, которые волнуются пред его воображением. Их надобно достигнуть, а для этого надобно еще идти, бежать вперед, не теряя ни одной минуты.

Но у этого человека есть жена, есть дочери христианки, способные тронуться несчастием и подумать об этих тысячах существ, существование и счастие которых так тесно связаны с его собственным благополучием. У них благочестивая душа и чувствительное сердце. Они сотни раз плакали при трогательных рассказах о выдуманных несчастиях. Они вздыхали, как вы, об участи народа: об этих бедных детях, развращенных с позаранок и лишенных всего того, чем пользуются в изобилии наши дети. Без сомнения, они пойдут навестить эти семейства, увидят вблизи эти несчастия, протянут руку помощи этим женщинам, этим девочкам...

Увы! Мы не приняли в расчет светской суетности. Посетить Лазаря? Им! Их сердце совершенно в другом месте... Оно находится между вчерашними и завтрашними удовольствиями, между последним балом и предстоящим концертом, между воспоминаниями прошедшего сезона и туалетами сезона настоящего, между всеми этими честолюбиями, соперничествами и самолюбиями. Как же вы хотите, чтобы они нашли время подумать о том, что происходит там, в предместьях, между этими печальными и обнаженными стенами, среди этого бедного, лишенного религии и жалкого населения... В предместья они поедут когда-нибудь прокатиться на своих рысаках, гордые, разряженные, блестящие. Только в таком виде и узнает их народ. В следующее же воскресенье они будут в церкви, как и вы, мои сестры, и также как вы, будут обвинять этого богача евангельской притчи, который оставляет Лазаря страдать у дверей своего дворца.

Пойдем дальше и скажем, что всякий знает и думает. Если многие в настоящее время не хотят видеть Лазаря, то это потому, что они не чужды его бедности и что их совесть упрекает за это. Евангелие говорит нам о неправедных богатствах. Какое имя надо дать многим из них, которые воздвигаются в настоящее время? Человек предпринимает дело, о котором он знает, что оно или в самом основании дурно, или по крайней мере подвержено чрезмерным шансам неудачи. Что за важность! Он его предпринимает. А раз уже оно предпринято, надо, чтобы оно шло вперед. Средства хорошо известные представляются сами собой. Не шевеля рукой, заставляют их действовать. Скоро громадная реклама является в газетах. Самые настоятельные увещания, самые блестящие обещания в глазах людей несведущих отражаются всеми приманками прибыли легкой, быстрой и верной. Они идут, эти бедные безумцы отдать искушающей их спекуляции, один - заработок всей своей жизни, собранный в поте лица, другой - приданое и хлеб своих детей. И отчего же им придти? Кто их предупредит и просветит? Они идут в эти ловушки, и капитал. образующийся из всех этих грабежей честного труда, постоянно растет до той минуты, пока вдруг он рухнет, рассыплется. Куда теперь пойдет отыскивать плодов своего труда бедный отец семейства, бедный слуга, 30 - 40 дет честно исполнявший свою обязанность, бедная работница, отказывавшая себе в необходимом и заботливо сберегавшая копейку на старость? Идите требовать их у камней этих пышных палат, воздвигающихся как будто бы волшебством, у всего этого блеска, ослепляющего глаза, у всех этих богатств, над которыми тяготеет проклятие Христа. Но не есть ли это игра моего воображения? Нет, действительная, надрывающая сердце история тысяч несчастных. И вы, которые меня слушаете: уверены ли вы, пред лицом Бога, вас видящего, что вы совершенно непричастны этим несправедливостям? Не способствовали ли вы им так или иначе? Старались ли вы их обессилить вашим примером и заклеймить вашим негодованием? Кто может это сделать, кроме христиан? Кто может пробудить современную совесть, так легкомысленно относящуюся ко всякому злу, которое увенчивается успехом? Кто кроме христиан может напомнить, что Бог видит все страдания бедного, что он слышит стоны тех, которых обижают, и что участь дурного богача притчи гораздо лучше участи тех людей, которые, сами обнаживши Лазаря, уложили на одр отвержения.

Итак, братия, видеть Лазаря, видеть в лице его страдания, вот наша первая обязанность. Но это не все. Надобно сделать нечто больше. Надобно приблизиться к нему, чтобы он почувствовал ваше присутствие, услышал ваш голос. Недостаточно участия издали. Это участие обыкновенно обманывают, эксплуатируют, и оно обращается не на помощь действительной нужде, а на поощрение наглого порока, ловко прикрывающегося лохмотьями бедности. Ничто не может заменить прямого и личного знакомства с теми, кто страдает. Потому-то Евангелие на каждой странице убеждает нас видеть бедного, облегчать его непосредственно. И какое убеждение может быть поучительнее примера самого Иисуса Христа?

Не замечали ли вы поразительной черты, сопровождающей все исцеления, все дела милосердия Спасителя? Приблизившись к больному или прокаженному, Он к нему прикасается и исцеляет. Противники христианства выставляют это в своих видах и говорят: "Зачем Иисус, имея возможность, по словам Евангелистов, исцелять заглазно, прикасается к больным Своими руками? Какую имеет при этом другую цель, если не ту, чтобы действовать на народное воображение? Не есть ли это общая черта всех чудотворцев"? Странное возражение науки, которая понимает все, кроме вдохновения любви! Христос может исцелять заочно, но Он этого не делает. Он прикасается Своей божественной рукой к этим прокаженным, этим нечистым, бесноватым, от которых всякий с отвращением устранялся. В этом то мы и узнаем чудо из чудес, чудо любви, которой мир и не подозревал. Этому-то удивительному примеру мы и должны следовать.

Я не боюсь сказать, что сочувствие, понимаемое таким образом, уже на половину облегчает страждущих. Вы знаете, какие последствия всегда влекут за собою крайнее страдание и бедность, Несчастный, по мере того как падает, все более и более задается что все общество обращается против него, Ему кажется, что это общество его исключает, некоторым образом изгоняет, трактует как индийского парию. Как бы стена воздвигается между ним и остальными людьми. Отсюда являются горькие обвинения против мира, против общества, против церкви, которые его избегают, как будто этот мир, это общество, эта церковь не заключают в своих недрах других существ, которые точно так же страдают, как и этот несчастный и точно так же заблуждаются в своих страданиях. Представьте себе, что, при этой горести ощущений, несчастный видит, что один из счастливцев земли, которого бережет сама судьба, садится у его изголовья, жмет ему руку и говорит сочувственные слова. Как вы думаете? Не рассеются ли очень скоро тяжелые мысли несчастного?.. Но это не все. Слушая вас, он может быть узнает, что скорбь точно также может обитать и в сердце тех, которые кажутся счастливыми. По вашему трауру он увидит, что богатство не спасает от самых жестоких испытаний и, может быть, в этом израненном сердце пробудится сочувствие к вам при мысли, что вы также плакали... Припомните, что было несколько лет тому назад в Англии.

Страшный взрыв поглотил двести человек рудокопов. На полуоткрытую пропасть собрались их вдовы и матери, с рыданиями отыскивая своих погибших мужей и детей а с тоскою спрашивая, кто завтра даст им кусок хлеба... Хлеб для них явился обеспеченный на всю их жизнь. Прислала им этот хлеб женщина, написавшая при своем пожертвовании эти простые слова: от вдовы. Вдова эта была сама королева Виктория, но в тот день она была для несчастных не королевой, а только вдовой, которая плакала вместе с ними. Королева! Итак, там, на этом троне, в этом дворце, среди этого богатства, этого блеска, есть вдова, которая плачет с нами, плачет как и мы!.. Смело могу сказать, что не детям этих бедных женщин стали бы проповедовать ненависть и презрение к людям достаточным! И сколько горечи и возмущений несчастных мог заглушить и сделать невозможными навсегда этот простой отклик сердца на их страдания!

Итак, необходимо, чтобы страждущие научились вас узнавать... Это необходимо для них самих, необходимо потому, что это повелевает Бог, необходимо для вашего собственного благополучия... Вы не будете знать, что такое жизнь, пока не увидите бедности лицом к лицу. Есть вещи, которые узнаются только там и которые между тем необходимо знать. Вы, которые радуетесь, напр., рождению ребенка! когда вы увидите под другою кровлею дитя, являющееся на свет только для того, чтобы быть предметом печали и болезненного беспокойства и между тем весело и доверчиво протягивающее свои ручонки к этому миру, который его отталкивает; вы, которые горюете о смерти отца или матери! когда вы увидите траур, подобный вашему, утешающийся циническими словами, что свалилась с плеч излишняя тяжесть; тогда вы узнаете, что такое земля. Тогда вы спросите самих себя, можно ли жить в беззаботности и удовольствии и узнаете, что такое значит желать царства любви и справедливости. Вот урок, который нам должна бы давать бедность. Понимают ли его?

Увы! Когда я в настоящее время вижу постыдное извращение нравов, при котором классы, так называемые, образованные обращают свои взоры не на страдания честных людей, но на грубый разврат классов необразованных; у них заимствуют моды, манеры, даже самый язык; - то спрашиваю себя, что должно это чудовищное зрелище производить в тех, которые страдают и трудятся и к какому нравственному падению оно должно их увлекать? Но к чему служит наше негодование, если распространению разврата мы не противопоставляем распространения милосердия? Надобно действовать; надо спускаться в эти трущобы; надобно учиться видеть зло лицом к лицу.

Я знаю, что это соприкосновение тяжело. Есть зрелища, которые оскорбляют нашу деликатность. Крайняя бедность режет наши чувства. Надобно иметь несколько мужества, чтобы к ней смело подойти. Грязная и кривая лестница, тесная комната, где дышат спертым воздухом, часто вонючая, и этот неопределимый запах нищеты, который пропитывает все, к чему прикасается, дети в лохмотьях, жалкий одр, где стонет больной, и на столе остатки пищи, один вид которой внушает отвращение: все это тяжело перенести. Кроме того нас расстраивает и печалит это зрелище тем, что резким голосом увещевает нас касательно необходимости пожертвования, Как примирить удовлетворение своих фантазий пред этими существами, которые не имеют даже необходимого? Каким образом думать о блестящем туалете пред лицом несчастных, которые не позволяют себе роскоши даже иметь хоть несколько белья? Каким образом предаваться радости праздника, когда приходится думать о жалких объедках, которыми целое семейство должно насытить свой голод?

Вы будете страдать от зрелища нищеты и поэтому заранее желаете от него избавиться.

Но кто вы, отказывающиеся от страданий? Разве служение Богу всегда легко? Разве в царство небесное входят не тернистым путем? Бог избавил вас от преследований и кровавых жертв, которых он требовал от ваших отцов, и вы находите свою долю участия в страданиях других так прискорбною, что желали бы даже отказаться от самоотвержения, которого требует христианское милосердие! Вы последовали за Иисусом Христом; но каков был ваш Спаситель? Наш век из божественного лика Христа сделал какой-то неопределенный приятный облик, который ведет вас только на идеальные высоты какой-то поэтической мечтательности. Но я не признаю в этом изображении человека скорбей, Христа мытарей и бедных. Того, кто шел к скорби и пороку, как бы низко их ни находил. Вы страдаете от соприкосновения с бедностью? Но, спрашиваю вас, что такое значит ваше страдание рядом с страданием тех, которые должны жить и умирать в этой атмосфере, которою вы не можете и минуты дышать без отвращения? Если простой вид бедности вас ужасает, то каково положение тех, которые не могут освободиться от нее ни на минуту? Вы страдаете, но чтоб изгладить ваши тяжелые впечатления летом вы имеете тенистые парки, зимой - ваши роскошные комнаты и ваш семейный очаг, в котором сверкает веселый огонек. Бедняки же имеют только четыре голые стены, чердак, то накаленный зноем, то обледенелый, очаг без огня и кроме того зрелище других бедствий, которые стонут рядом с ними. В уме бедняка гнездится непрестанная и жестокая забота о ежедневном заработке, об этом заработке, без которого он при первой болезни может лишиться и этого последнего убежища.

Вид бедности вас отталкивает. Ваша роскошь и ваше возрастающее благосостояние вас так заплели в свои сети, что вы не можете больше повиноваться Богу, Который вас посылает к страждущим. Но как вы осмелитесь явиться пред Богом и дать ему отчет в заданном вам уроке жизни? Что вы ответите Ему, если Он вас в свою очередь так же оттолкнет? Вы будете удивляться, что ваш эгоизм, ваша трусость, ваша лепость противны Божественной любви? Неужели вы думаете, что представите для нее зрелище более привлекательное, чем зрелище нищеты, представляющееся вам самим, от которого вы отворачиваетесь? Неужели вы думаете, что сердце без сострадания к ближнему в глазах Верховного Судьи не будет предметом справедливого отвращения? Неужели вы думаете, что вы можете оправдаться, ссылаясь на свою природную деликатность и на ваши инстинктивные отвращения? Отвечайте... или скорее повинуйтесь этому тайному голосу, который вас тревожит, смущает и вам кричит, что нет спасения без страданий, ни вечного блаженства без жертв.

Все ли я сказал, братия, чтобы поставить вас лицом к лицу с страданиями? Да, если бы сердце было право, если бы оно следовало назидательной логике самоотвержения и милосердия. Но на самом деле, даже в присутствии страданий ближнего оно рассуждает, торгуется, оспаривает каждый шаг у любви. Вы сознаете, что задача любви христианской неизмерима, что она на вас возложена; но кто знает, при первом призыве милосердия, не будете ли вы нам зажимать рот этими простыми словами: я не могу. Я желаю верить, что вы этот ответ дадите не легкомысленно и" не легкомысленно я его приму. Нет, я вас и не осуждаю; если, пред Богом, вы не можете, то для меня и достаточно. Я знаю, что всему есть границы; я знаю, что свобода должна быть уважаема, и я ее буду уважать. И что сделалось бы с нами, - я вас спрашиваю, без этого взаимного уважения, которое предписывает нам Евангелие? Что сделалось бы с нами, если бы дух осуждения, под предлогом милосердия, дал себе волю и начал определять долю самопожертвования каждого? Я буду уважать ваш ответ, но да позволено лишь будет умолять вас осмотреться и одуматься, прежде чем его сделать, искренен ли он, серьезен ли? Вы не можете. Но почему вы не можете? Не потому ли, что мир завладел всем, даже долей бедняка? Не потому ли это, что вы так же поддались этому бурному потоку роскоши, которого скоро ничто не остановит? Ах, братия! этому миру надобно бы сказать: я не могу. Надобно бы сказать это твердо, храбро, когда он требует этих бесполезных трат, этой расточительности в туалете или мебели, этих тонкостей деликатности, в чем так легко уступает ему ваше тщеславие. Если бы вы ему так сказали, чтобы вы потеряли? Вы приобрели бы победу над самолюбием, которое только сжимает ваше сердце. Предположите даже, что вас судили бы, что обвинили ли бы ваш ригоризм. Не могли бы вы допустить это? Разве ничто не должна отличать дома христианского от дома светского и разве можно благочестивым людям покорно следовать за требованиями света, одобрение которого для них есть ловушка и аплодисменты - опасность? Но, не смея сказать миру, вы решаетесь сказать не могу вашему Спасителю. Только для вашего Спасителя вы сохраняете храбрость отказа. Вы не боитесь Его опечалить. Что для вас значат Его одобрение или порицание! Правда, что Он искупил вас ценою неописанных страданий. Правда, что Он приходит к вам в терновом венце, с пронзенными и ногами; правда, что в ваш последний час жизни, когда весь мир вам более ничего не сможет сказать, вы будете призывать Его перейти с вами мрачную долину смерти и явиться к судилищу Предвечного. Что за важность! Теперь, вы, отдавши должное свету, холодно говорите Ему: "у меня для Тебя ничего не остается".

Мне остается, братия, разоблачить еще один софизм, которым теперь нередко прикрывается роскошь и светская суетность. Нам говорят: "вместо того, чтобы подавать бедным, исстрачивайте больше и наслаждайтесь жизнью. Ваша роскошь - эта работа народа, ваши траты - его прибыль. Чем более великолепными материями вы будете одеваться, тем более деликатных блюд будет на вашем столе, чем роскошнее будет убран ваш дом, тем больше рук будет работать и тем больше семейств будет исхищено из рук нищеты". Средство, по-видимому, прекрасное, поведение похвальное, хотя в нем не всегда решаются признаваться; но этим средством часто усыпляют свою совесть, когда дело идет о том, чтобы удовлетворить свои прихоти.

Основательно ли, справедливо ли это извинение?

Доведем до конца этот принцип. Вы говорите, что роскошь есть искупительница бедности. Если вы правы, то исстрачивайте как можно больше, придумывая новые безумные удовольствия и утонченности. Эта религия очень удобна для тайных инстинктов нашей природы. Прочь это угрюмое благочестие, которое проповедует самопожертвование и лишения! Роскоши как можно больше! И когда вы будете плавать в удовольствиях, которым позавидовали бы Рим и Вавилон, спасенный вами народ забудет страдания навсегда, и начнется на земле рай!

Вот прямое последствие принятого вами принципа. Но, очевидно, что оно нелепо; значит нелеп самый принцип. Здравый смысл и опыт давно уже сказали, что траты роскоши безусловно непроизводительны; что чем больше живых сил посвящают производству излишнего, тем меньше их остается для производства, необходимых предметов. Когда вы видите тысячи рабочих, отнятых у наших деревень и брошенных на подмостки строящихся палат или в мастерские, производящие ваши блестящие материи, разве вы не догадываетесь, что для непроизводительной роскоши уменьшается плодородие отечественной почвы? Когда вы груды золота переделаете на драгоценные безделки и украшения, то сим вы разве увеличите хоть на одну копейку капитал, которым живет человечество?

Итак, ваш принцип ложен и притом жесток, потому что крайним своим последствием он имел бы голод. Его увидели бы в первый же день потрясения общества. Когда при каком-нибудь неожиданном, непредвиденном случае, все условные ценности мгновенно падают, что было бы с этими сотнями тысяч людей, отнятых вашей роскошью от мужественных и здоровых полевых работ? Брошенные на мостовую ваших больших городов, привыкшие к легкому заработку и к такой же легкой трате, они будут составлять для вас одну только опасность, тем более страшную, что видевши вблизи вашу безумную роскошь, они почувствуют зависть и ненависть к вам за свою собственную нищету.

Это не все. Этот принцип не только жесток, но и безнравствен. Безнравствен для вас самих, потому что роскошь есть наслаждение, а наслаждение безграничное, как бы ни представляли его утонченным, есть унижение души и воли, удовлетворение эгоизма, имеющее прямым последствием сухость сердца. Безнравствен этот принцип для других, которым ваш пример служит назиданием. Рядом с вами работник - свидетель вашей жизни, скажет: "Почему же и мне не наслаждаться? Почему мне налагать на себя строгий и жестокий закон самоотвержения"? И он будет наслаждаться, и он бросит в грубые удовольствия свой дневной заработок. Он вместо ваших утонченных удовольствий будет иметь удовольствия трактиров и кабаков. Как вы можете не допустить этих последствий? Предположитё, что они развиваются все дальше и дальше. Скоро из глубины взбаламученного общества могут подняться буйные голоса народных масс, которые скажут: "Наслаждаться - право всех. Вы нам рай показываете на небе, но вы лжете, потому что вы сами ищете его только на земле. Вы, - религиозные люди, собираете здесь все удовольствия, все утонченности, все радости, которые только может доставить вам наш труд. Хорошо же. И мы своего рая желаем также на земле, мы его желаем завтра же, даже сегодня. Очень долго вы указывали нам небо за гробом, но наука нам открыла истину, и мы не желаем. проливать наш пот и наши слезы для непостижимого ничтожества. Мы устали ожидать, нам нужно счастье, нам оно нужно в этой жизни, в которой доселе мы знали одни только лишения. Наше счастье также в роскоши, в богатстве, в удовольствиях, во всех этих благах земли, которые нам даны так же, как и вам. Наше счастье пред нами и стоит только захотеть, чтобы получить его. Горе тем, которые вздумают нам мешать! Наслаждаться - это последнее слово жизни. - Мы хотим наслаждаться, мы будем наслаждаться, потому что наше имя легион".

Вот что могут вам сказать, если вы допускаете, что наслаждение одних искупает бедность других. Вы не можете избежать этой страшной логики. Да сохранит Господь наше отечество от их печальных явлений! Но я не желаю действовать на вас страхом. Если бы один страх мог вас подвинуть к добру, то я лучше бы сошел с этой кафедры, где, по требованию Евангелия, должен раздаваться другой язык, более возвышенный. более достойный Бога и вас. Для облегчения бедности я предлагаю теперь и буду предлагать после одно только средство - это дух Христа, который, в одно и тоже время, есть правда и милосердие.

Трудитесь же, братия, в этом духе сегодня, завтра и всегда, пока на земле будет бедность, нуждающаяся в помощи, и страдание, ищущее утешения.